Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти - страница 10

Примеры изменения коммуникационных привычек до радикального смещения нормативных стандартов во времена национал-социализма показывают, насколько действенны эти «переменные базисные линии». Складывается впечатление, что все в общем и целом остается неизменным, хотя фундаментальное изменилось.

Только впоследствии медленный для восприятия процесс термином вроде «цивилизационный надлом» будет сгущен до внезапного события — а именно тогда, когда станет известно, что развитие получило радикальные последствия. Интерпретация того, что люди восприняли от возникновения процесса, который только постепенно увенчался катастрофой, представляется чрезвычайно запутанным предприятием, запутанным уже потому, что мы ставим наш вопрос в соответствии с современным восприятием, зная, чем закончилось дело, чего, в соответствии с логикой, его современники сделать совершенно не могли. То есть мы смотрим с конца определенной истории к ее началу и вынуждены в определенной мере откладывать собственное историческое знание, чтобы смочь на каждый соответствующий момент времени указать, что тогда знали. Поэтому Норберт Элиас назвал одной из сложнейших задач социальных наук реконструкцию структуры незнания, которая будет решена в другие времена [15]. Это вместе с Юргеном Кока можно назвать также задачей «разжижения» истории, то есть «обратное преобразование достоверности в возможности» [16].

2 августа 1914 года, на следующий день после объявления Германией войны России, в Праге Франц Кафка записал в своем дневнике: «Германия объявила войну России. — Во второй половине дня — школа плавания». Это всего лишь наиболее известный пример того, что события, которые последующий мир расценит как исторические, в момент своего возникновения и свершения редко считаются таковыми. Если они вообще принимаются к сведению, то как часть повседневности, в которой еще бесконечно много воспринимается и требует внимания. Так происходит, что даже чрезвычайно развитый современник начала войны подчас не находит ничего более примечательного, чем то обстоятельство, что в тот же день он заканчивает курс плавания.

В момент, когда свершается история, люди переживают современность. Исторические события показывают свое значение лишь впоследствии, а имен-но тогда, когда они показали результат длительного процесса, или, по определению Арнольда Гелена, они оказались «необычностью в последовательности»: то есть беспрецедентными событиями с глубоким воздействием для всего, что последовало потом. С этим возникает методическая проблема, если поставить вопрос, что люди в действительности восприняли из того забрезжившего события или знали о нем, или могли воспринимать и знать. Поскольку события, необычные в последовательности, как правило, не воспринимаются именно потому, что они новые. То есть то, что происходит, люди пытаются поместить в имеющиеся относительные рамки, хотя речь идет о беспрецедентном событии, которое уже само может задать ориентир для последующих сравнимых с ним событий.

Так, с исторической перспективы можно установить, что вехи для войны на уничтожение были поставлены задолго до 22 июня 1941 года, когда Вермахт напал на Советский Союз. В то же время вызывает сомнение, что солдаты, выполнявшие отданные им приказы ранним утром того дня, действительно понимали, что за война им предстоит. Они ждали быстрого наступления, такого же, как по Польше, Франции и на Балканах, никакой войны на уничтожение, которую надо будет вести на фронте с невиданным до сих пор ожесточением. И уж во всяком случае они не ожидали, что в ходе этой войны будут систематически уничтожаться группы лиц, не имеющих в полном смысле никакого отношения к военным действиям. Относительные рамки «войны» именно этого до определенного момента вообще не предусматривали.

По той же причине большинство немецких евреев не поняли размах процесса обособления, жертвами которого они были. Национал-социалистическое господство рассматривалось как короткоживущий феномен, «который необходимо выдержать, или как удар судьбы, к которому можно приспособиться, в худшем случае — как угрозу, которая хотя и касалась некоторых лично, но все же была более сносной, чем лишения эмиграции» [17].