Солнце в крови. Том первый - страница 26

Разочаровавшись в Бен-Аароне, после того, как сама добилась его избрания на пост генерального секретаря Гистадрута (Федерации профсоюзов), Голда вообще перестала видеть в нем какие-либо положительные качества.

Когда Яаков-Шимшон Шапиро потребовал отставки правительства после Войны Судного дня, он был исключен из числа избранных и уже не мог пить с Голдой кофе в три часа утра.

Те, кто вычеркивались из числа друзей, еще долго ощущали ее мстительный гнев.

Но случалось и так, что Голда с чисто женской непосредственностью вдруг меняла курс на 180 градусов и следовала в противоположном направлении как ни в чем не бывало.

Ицхак Бен-Аарон вспоминает: «Когда она была министром иностранных дел, я как-то встретился с ней в Нью-Йорке, в ее номере на 30-м этаже отеля. Мы говорили о Бен-Гурионе, которого я критиковал, а Голда защищала. Наконец, она сказала: „Ты не знаешь, что за человек Бен-Гурион. Если бы он приказал мне прыгнуть вниз с этого этажа, я бы прыгнула, не задумываясь ни на секунду. Моя вера в него безгранична“.

Я смотрел на нее, потрясенный.

Через несколько месяцев Бен-Гурион создал Рафи, и Голда стала одним из самых ожесточенных его противников».

26-го февраля 1969 года премьер-министр Леви Эшкол скончался от сердечного приступа. Секретариат партии Труда назначил Голду Меир его преемницей. Эта кандидатура была утверждена в Кнессете подавляющим большинством голосов. Правда, Бен-Гурион, маленький, похожий на мумию в Британском музее, не поднял руки за нее, когда-то очень близкого ему человека. Но Старик не мог омрачить триумфа Голды, принявшей оказанную ей честь как должное.

Вспоминает Аарон Ремез: «В начале 1969 года мы с женой навестили ее. Она сидела в кресле, нахохлившись, как больная птица, и курила. Ее всегда аккуратно зачесанные назад волосы были растрепаны. Надрывный кашель разрывал грудь. С фатальной обреченностью говорила она о том, что жизнь кончена. Как я любил и жалел ее в эти минуты! Не было жизни в ее глазах.

Через две недели Голда стала премьер-министром, а спустя месяц прибыла с визитом в Великобританию. Я, бывший тогда послом в Лондоне, поспешил в аэропорт, не сомневаясь, что увижу старую, сломленную женщину. Голда, помолодевшая лет на десять, выпорхнула из самолета, как на крыльях. Ни тени усталости. Ни следа пессимизма. Сгусток энергии. Ознакомившись с составленным мною распорядком дня, она удивленно взглянула на меня: „Ты думаешь, что я приехала сюда забавляться? Почему у меня всего две деловые встречи в день?“

Мы переделали расписание, и она была загружена работой с утра до вечера. Через несколько дней, поздно ночью, я провожал ее после насыщенного до предела рабочего дня. У дверей отеля она предложила:

— Поднимемся ко мне. Выпьем кофе.

— Голда, — сказал я, — месяц назад, когда мы с тобой прощались, у меня мелькнула мысль, что больше нам с тобой не увидеться в этом мире. И вот сегодня, после двенадцатичасового рабочего дня, когда я еле стою на ногах от усталости, ты выглядишь, как огурчик. В чем тут секрет?

Голда ответила с улыбкой: — Пост премьер-министра излечивает от всех болезней».

Голде 72 года. Мало кто знает, что она тяжело больна. Таблетки, сигареты и черный кофе помогают держаться. Время от времени Голда ложится на пару дней в онкологическое отделение больницы «Хадасса». В газетах появляется лаконичное сообщение: «Госпожа Голда Меир прошла курс обычных обследований в больнице „Хадасса“. Состояние ее здоровья удовлетворительное».

Даже самые близкие Голде люди не догадываются о мере ее страданий, о болях, не утихающих ни днем, ни ночью. Она зажимает боль в кулаке своей воли. Ни один стон не вырвется из плотно сжатых губ. Лишь горькая складка, появившаяся в углу рта, показывает, как ей тяжело.

С Голдой постоянно находится Лу Кедар, секретарша. Тридцать лет провела она рядом с Голдой и никогда не видела ее слез. Есть что-то величественное в этой старухе, победившей боль и отогнавшей на время смерть. Лу Кедар — единственная, кто знает о ее муках.

Иногда Лу не выдерживает, забивается в угол и дает волю слезам.

Каждое утро на рассвете Голда погружается в сизый табачный дым, давно ставший непременным атрибутом ее кабинета. «Курение — это единственное оружие, которым я владею не хуже, чем они», — говорит Голда об окружающих ее мужчинах.