— А я думаю вот что…
И Ленка сказала, что она думает. Получилось не хуже, чем у Бу. Наше сознание, по ее словам, не выдерживает неких идей. Не может принять. Потому люди и страдают психосоматическими расстройствами, когда вычитывают эти идеи из запрещенных книг. И чем таких идей больше, тем разрушительнее книга.
— …Как называется то, что сделал Прометей?
— Кража.
— Нет, не то. Он знал, что может его ждать, и все равно сделал.
— Я что-то не улавливаю…
— Он пожертвовал собой. Совершил само-пожертвование.
— Ну и слово. На «самоудовлетворение» похоже.
Мне показалось, Ленка захотела меня ударить. А она продолжила говорить, но уже безразличным тоном:
— Это их миф. Не наш. Они обладали способностью к жертве… и к риску. Каждый, если хотел, мог стать больше самого себя. А мы — это только мы.
Ленка отворачивается и смотрит в шкаф, на медаль капитана.
Мог ли кто-нибудь из летающих снаружи подумать, о чем мы здесь разговариваем? Хотя на улице уже никто не летает. Ночь. Солнце не отражает луны. Если бы не затемнение окна…
Сидим.
Ленка молчит. Я придвигаюсь к ней, обнимаю сзади и целую в плечо. Ленка не шевелится. Но и не отталкивает.
Я поднимаюсь губами к мочке ее уха и шепотом прошу прощения. Наконец, она оборачивается, и мы перемещаемся в лучшее место сейчас — на потолок. Ленкины волосы скользят вниз, и она запрокидывает голову, открываясь мне.
Телевизор послушно переворачивает изображение на сто восемьдесят. Фильм уже кончился, и по экрану стекают титры под песню Энни Леннокс. Моя любимая, между прочим. «Cantilena amatoria ad vampirum» /лат. «Любовная песня для вампира»/. Раскачиваясь в такт мелодии, мы с Ленкой готовимся обменяться самым дорогим.
Тоже ведь своего рода жертва.
Только безопасная.