Солнечная женщина - страница 4

— Вы на выставку? Не подождете меня? — Он задал вопрос, обращаясь к ней, неотрывно глядящей на него.

Бонни удивилась сама себе — что это она стоит здесь как вкопанная? Ну выяснила, почему человек купался и в чем он купался, — и иди себе. А она стоит.

— Нет, меня ждут. А вам зачем на выставку?

— Там мои картины.

— Ваши картины? — она пожала плечами, пытаясь представить себе экспозицию.

— Вы их не могли видеть. Мои картины слишком долго добирались — плыли на теплоходе.

— Так вы художник?

— В некотором роде.

— Пишете маслом?

— И маслом тоже. Но нечасто.

— Так в какой технике вы работаете? — это уже расспрашивала журналистка Бонни Плам.

— Я пишу камнями.

— Какими камнями?

Бонни сначала представила валуны, потом брусчатку мостовой. Это что же, он их поднимает, этот атлетически сложенный Халамбус, и водит ими по холсту или по картону? Чепуха какая-то. А, наверное, он делает витражи…

— Нет, не витражи, — догадался Халамбус о ходе ее мысли. — Я работаю полудрагоценными и синтетическими.

Бонни уставилась на него, поглядела на свои пальцы, унизанные кольцами, потом на него.

— Что, вот такими? — она протянула ему свои руки, свободные от висящей на плече сумки.

Он взял холодными пальцами за самые кончики ногтей, согнул в суставах, чтобы лучше разглядеть гранку.

— Пожалуй, эти камни подошли бы мне…

— Но…

— Нет, не пугайтесь, — засмеялся он. — Я не стану отнимать их у вас.

Халамбус уже стоял в брюках из светлого полотна, в легких сандалиях из черной плетеной кожи, без рубашки, с полотенцем через плечо. И она не могла заставить себя отвести взгляд от его черно-рыжей груди. Она чувствовала неловкость, стоя рядом с обнаженным по пояс незнакомым мужчиной и рассуждая о какой-то ерунде. Ясное дело, он морочит ей голову, чтобы пригласить вечером на ужин или в бар.

— Я все вам расскажу, если вы…

— Если я соглашусь с вами поужинать? — с сарказмом спросила она.

— Нет. Я не приглашаю вас на ужин.

Бонни вспыхнула. Ее рыжее от веснушек лицо стало цвета ее туфель, надетых специально под красный платочек в кармане светлого пиджачка.

— Нет, если вы согласитесь провести со мной несколько минут у моих картин. Я знаю, что в «Холидей Инн», в нашем крыле, сейчас живут только те, кто связан с выставкой. Я прав?

— Вы абсолютно правы, — холодно и быстро проговорила Бонни, благодарная ему за то, что он никак не укорил ее за дурацкое предположение, которое она высказала так скоропалительно. — Я буду в зале в полдень. До встречи! — И она убежала от него в полном смущении.

Халамбус смотрел ей вслед и видел чуть наклоненную вперед фигурку — так удобнее идти быстро. Он смотрел ей вслед не отрываясь. Перед глазами плясали россыпи камней разной огранки и просто куски гранатовой бульбы, но все они были оттенка ее бело-рыжей кожи, ее золотых волос, ее серых глаз. Или нет, цвета лунного камня. Потому что сталь — густого оттенка, а у нее глаза светлые. Чтобы воспроизвести Бонни, ему понадобятся: много золотистого топаза, изумруды, лунный камень и рубины. Всего два.

— Вон отсюда! — Бонни была вне себя от ярости. Она бушевала, точно шторм, налетевший и едва не сорвавший дверь с петель. Злые слезу, казалось, сейчас затопят все вокруг. Нет, это не слезы, это вода, принесенная очередным порывом стихии. — Немедленно вон!

Пейдж сидел на постели и в ошеломлении смотрел на жену, которая невесть откуда свалилась на его бедную голову. Господи Боже, она не совсем не здесь, она же в другой стране, которая так далеко, так далеко… Она сейчас должна ехать на рикше или, может, даже на слоне… В джунглях. Ну да, на слоне или, на рикше, он и сам ездил когда был… Голова Пейдж гудела. Да, он выпил перед тем, как…

— Я тебе сказала — вон! Это мой дом, моя кровать, Пейдж. Катись отсюда к чертовой матери! Или я убью тебя!

Бонни схватилась за сумку, в которой, кроме газового баллончика со слабеньким газом — так, детская пшикалка, которую она купила в аэропорту в подарок Питеру, — ничего угрожающего жизни Пейджа не было. Но она знала, что Пейдж трус. Он подскочил, точно ужаленный, и не глядя на свою подружку, которая зарылась от страха под подушку, стал одеваться.