Солнечные дни - страница 8

— Загорелов говорит: «Стремись к личному счастью. Вот единственное назначение человека», — гудел он. — А я говорю: «Ни счастья ни несчастья нет, а есть только весьма условное представление о том и о другом. А посему все стремления — вздор. Будь хладнокровен и созерцай жизнь. Вот единственная удобная позиция для человека, не лишенного ума!»

Он замолчал. Жмуркин беспокойно шевельнулся.

— Да-с. Так вот каково мое суждение, — снова прогудел Безутешный, ярко выговаривая букву «о».

Жмуркин шевельнулся с тем же встревоженным видом и подумал:

«Придет сегодня Лидия Алексеевна, или не придет?»

Это место у реки он выбрал недаром.

Отсюда вся усадьба Быстрякова была как на ладони, а Жмуркину был необходим до зарезу вот именно такой наблюдательный пункт для следующих целей. Он знал, что у Загореловых собираются сегодня гости. Вероятно, придет и Лидия Алексеевна; и вот, когда она выйдет из ворот усадьбы, Жмуркин незаметно перехватит ее где-нибудь на дороге и будет наблюдать за нею. Может быть, ее встретит Загорелов где-нибудь в закоулке и якобы случайно, и эта встреча, может быть, что-нибудь поведает Жмуркину, разрешив так или этак его сомнения, мучительно томившие его. И вот он сидел и глядел на усадьбу, почти не слушая Безутешного. А тот прохаживался мимо него и говорил:

— Вот я целый час говорю с тобою, а сам вижу, что ты ни единому слову моему не веришь. И не думай, что ты не веришь мне только потому, что человек я без определенных занятий и пьяница. Совсем нет! Ты мне не веришь лишь потому, что люди никогда не верят истине. «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман»!.. И потом разве ты не читал: «Пришел Иоанн, не ест, не пьет и говорят: в нем бес! Пришел Сын Человеческий»… Ну, и Ему тоже не поверили… Да-с, так вот почему ты мне не веришь!

Безутешный замолчал и заложил руки в карманы своего старенького пиджака из сурового полотна. Пиджак был короток, карманы приходились слишком уж высоко, и эта поза делала Безутешного еще более сутулым. Несколько минут он ходил молча. Жмуркин тоже молчал; задумчиво поглядывая на окрестности.

Вокруг было светло и ясно. Река Студеная сверкала на солнце, а здесь, на берегу, зноя совсем не чувствовалось. Хороший, солнечный день, казалось, не жег земли, а лишь нежно согревал ее, погружая в самое благодушное состояние. Ясные и нежные краски, разлитые повсюду, по всей окрестности, по полям, воде и небу, достоверно свидетельствовали вот именно об этом благодушии. Было очевидно, что здесь, среди этого света и этого тепла, вся окрестность чувствует себя хорошо, уютно и радостно, совершенно так же, как чувствует себя человек среди милых и добрых друзей.

Между небом и землей словно установились хорошие, дружеские отношения.

— А по-моему, — заговорил Безутешный снова, — по-моему, уж если решать вопрос, кому из нас верить: Загорелову иль мне, так проферанс мне отдать надо.

— Это почему же? — спросил его Жмуркин не без язвительности.

Безутешный сдвинул старенькую соломенную шляпу на левое ухо, защищаясь от солнца. Его длинные лохматые волосы шевельнулись от этого движения.

— А потому-с, — сказал он, сильно окая, — потому-с, что я сорок лет на свете живу и в эти сорок — двести годов успел прожить. Чем-чем только я не был! Я был богачом, — говорил он, прохаживаясь мимо Жмуркина. — Богачом, ибо целых тридцать пять тысяч, все от отца доставшееся, в один годочек ухлопал. Жил как богач: имел содержанку, рысаков, по четвертной на чай выбрасывал. Был и актером. Был «Чудом Африки» — диким кафром, именем «Соколиный Глаз». Стекло ел, керосин пил, и обо мне вот такими буквами на афишах печатали. Психопаток своих собственных имел. Красный атласный фрак носил. Аплодисменты бешеные слышал! И что же? И ничего! «И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем»… Д-а-а! Был я псаломщиком, — продолжал он снова, — был музыкальным настройщиком. Был «профессором здравомыслия» при купеческой дщери Митрофании Круполобовой. Дщерь эта круглая дура была и в восемнадцать лет папы и мамы сказать не умела. Так вот я ее за пять рублей в месяц здравомыслию обучал. И обучил! В четыре месяца четырем словам ее выучил, по пяти целковых за слово: папа, мама, мерси и бонжур. Все, что купеческой дщери нужно. А пятому слову она уже сама от меня выучилась бесплатно. Знаешь, какое это слово? Догадываешься? О-чи-щен-на-я! — произнес Безутешный членораздельно и рассмеялся. Смех у него был отрывистый, но гулкий, словно он смеялся в колодец.