Сольник - страница 18
на рабочую, «бля», панель.
В рабочем квартале не спят,
рабочий квартал — ножи.
В рабочем квартале всю ночь матерят
очередной режим.
Раненый ветер снует по углам,
газеты летят на юг.
Дожди и реклама стучат по мозгам —
не влезай на меня, убью!
Рабочий квартал — угрюмый оскал,
столетия — кость да ложь.
Рабочий квартал споткнулся, упал —
алкогольная злая дрожь.
В рабочем квартале зубы из стали,
рабочие руки сильны.
Проедают свои трудовые медали
пионеры счастливой страны.
В рабочем квартале жгут светлые дали
в мартеновских лютых печах.
Как небо, титаны державу держали
и носят ее на плечах.
наша борьба
Наша борьба подвела к венцу,
На стене телевизором — тюремная клеть.
Спор о начале вновь подвел к яйцу.
Мы сидим за столом и пьем свою смерть.
Солдаты духа, мы горим в трусах.
Слишком много эротики, да мало любви.
Страну закопали в этих кустах,
Кого ни спроси — се ля ви!
И мы дарим друг другу время на память,
Россия — женщина с героическим прошлым,
Немного светлым, немного пошлым.
В подъезде с настоящим, как вечность в стакане.
Я думал она — мать, оказалось — beer.
Я для нее неактуален и вреден.
Но я достаточно богат, позвольте, леди!
Печально смотреть на мир.
И кто будет драться, если завтра война?
Кто снова ослепнет, штурмуя свет?
Двойного гражданства у неба нет,
У земли нет амбиций, но есть она —
Россия, женщина с разбитым лицом.
Для кого-то ротик, для нас — пасть.
Россия — невеста, век с мертвецом,
Мы так напились, мы готовы пропасть!
И наш патриотизм не очень высок.
Он — не фужер на банкете, не танцор нагишом,
Он не гимны, не марши, не речей песок,
Он наивен, прост и даже смешон.
Он — не дубина, не народ, не вождь,
Не чугунный цветок в гранитной руке…
Он там, где мы хоронили дождь,
Он — солнце, тонущее в реке.
93-й год
Страна швыряла этой ночью мутной сволочью,
И разменяв добро на зло,
как деньги старые на новые,
Рванула! Асфальт, когда он на щеке,
как водка с горечью,
И окна, окна были первые, готовые.
И зло на заливном коне взмахнуло шашкою,
Добро, оно всегда без кулаков —
трясло культяшками,
Пыталось жалость убедить
помочь, опомниться,
Но все быстрее и точней летела конница.
Аплодисменты! На манеж под звездным куполом
Повыпускала ночь зверей, и замяукало,
И заалёкало, вспотело, вмиг состарилось,
И побледнело, и струхнуло, и затарилось,
Чем Бог послал, а черт, а черт подсунул им,
Да, он ведь старый театрал — он любит грим.
Тела вдруг стали все огромные да полые,
А пьяница-сапожник память,
как всегда, оставил пленки голыми.
Страна швыряла этой ночью, ночью-сволочью,
Страх покрывался матом, будто потом,
страх брел по городу.
Закат, когда он на щеке, как водка с горечью,
Ночное небо это было дотом,
оно еще напоминало чью-то бороду.
Провинция уткнулась грустно, нервно в телевизоры,
А кто-то просто шел домой и ел яичницу.
Дышали трупы тихо, мирно под склянками провизора,
А кто-то в зеркале вертел уже своею личностью!
Страну рвало, она, согнувшись пополам, просила помощи,
А помощь танком по лоткам — давила овощи.
Аплодисменты, «бис», везде ревело зрелище!
Стреляло «браво» по беде, увидишь где еще.
Страна рыдала жирной правдой,
так и не поняв истины,
Реанимация визжала, выла бабой,
последней нашей пристанью.
Пенсионеры с палками рубились
в городки с милицией,
А репортеры с галками их угощали блицами.
Судьба пила, крестясь, и блядовала с магами,
Брели беззубые старухи с зубами-флагами,
Да, повар-голод подмешал им в жидкий стул
довольно пороху.
Герои крыли тут и там огнем по шороху.
И справедливость думала занять чью-либо сторону.
Потом решила, как всегда,