Сомнамбула - страница 6

Действительно, не убрано. В холодильнике чисто, медицинская бутылка молока, три редиски, банка горошка.

— Мама уехала неделю назад. Котлеты я выбросил сразу, я их не ем. Чай так себе. Если хочешь, есть хороший кофе.

— Ты умеешь варить кофе, здорово. А я — нет.

— Попробуй сначала.

Попробуем. Раньше ты был призраком, а теперь у тебя есть холодильник. Родители, судя по фотографии, тоже имеются. На вид типичные шестидесятники, волейбол, коньки, лыжи, наверное, байдарки.

— Ты действительно хочешь знать? Ничего особенного, семья инженеров. У тебя, можно подумать, иначе.

— И все-таки.

— Изволь. Папаша до всего дошел своим умом, потому и ценит в людях только ум. Курильщик, махорочник. Неприятный был человек.

— Он что… умер?

— Да нет, жив, что ему сделается. Братец в него. Отдельного упоминания не стоит.

Помнится, нам приходилось туго, донашивали одежду друг за другом, ели мало и плохо и все такое прочее. Ты как раз уехала в Москву. Те два года, когда все выживали как могли, помнишь? Так вот, я не мог себя заставить. Носил студенческий пиджак отца. Не люблю его, а все лучше, чем с Мишенькиного плеча.

— А сестра?

— Марина тоже инженер, не знаю какой. Там на вешалке ее пальто, нравится? Нет. И ей, наверное, тоже не нравится или она привыкла. Или никогда не замечала.

Что еще сказать? Некрасивая, живет бедно, трое детей, муж у нее добрый, но бесхарактерный.

— Что ты понимаешь в красоте. Про маму ничего не сказал.

— Про маму… Мать положила жизнь за детей. Обшивала, обстирывала, ночей, как говорится, не спала. С утра в очередях, работа во вторую смену, домой возвращалась поздно, жарила котлеты. Я просыпался от запаха жареного, накрывался с головой, не помогало. Работает учительницей в школе, вот уже сорок лет с такими уродами, как… Ну да ладно.

— Грустно. А у нас говорили, что твоя бабка «из бывших», институт благородных девиц, муж белый офицер.

— Это мой прадед, его расстреляли в начале 1918 года. Тогда всех под одну гребенку. А он, между прочим, политзаключенный был, подпольщик. Моя прабабка про него никогда не рассказывала, даже детям. Наверное, это было опасно. Но все-таки странно, что и пятьдесят лет спустя…

— Откуда же ты узнал?

— Оттуда. Однажды она подозвала меня, стала говорить, что скоро помрет, а завещания нет. Не дают написать, все хотят к рукам прибрать, кухаркины дети. Она уже была совсем сумасшедшая, с постели не вставала. Попросила достать из-под матраса фотографии. Я их видел единственный раз, куда они потом подевались, не знаю. Офицер был. Впрочем, я помню только усы. Банально. Пожилая женщина в черном платье с белым воротничком. Двухэтажный деревянный дом с вывеской. Еще один мальчик с тросточкой и собакой. Все. Ни имен, ни дат. Чужая жизнь.

— А дети?

— Дети. Выжил только старший сын, остальные — кто во время войны, кто после. В нашей семье дед — самый здоровый персонаж. Байки любил, до девяноста лет как огурец. А папаша не в него. Но тоже проживет будь здоров. И это правильно. И не смотри на меня так. Почему тебя интересует, не понимаю. Генеалогическое древо составить хочешь? Уже составили, у папаши в столе лежит. Твой кофе.

— А мои родители далеко.

— Где же.

— В Лозанне. Папа получил приглашение, работает в ЦЕРНе. Давно уже там. А я не смогла.

— Почему?

— Не знаю. Дура, наверное. Не поеду и все. Мама поплакала и утешилась. Я у них бываю часто, раз в год. Проездом. Вернее, пролетом.

— Откуда куда.

— Маршрут номер один. Рим — Флоренция — Венеция. Пицца, голуби, развалины. Посмотрите налево, посмотрите направо.

История одной зимы. Высота снежного покрова до 50 сантиметров — такого не помнят даже старые хроники,