Сон после полуночи (Клавдий) - страница 11
— Кто он? — не понял Клавдий.
— Какая разница? — пожала плечами Мессалина и, называя имя не столько мужу, сколько писцу, улыбнулась известным одной ей воспоминаниям: — Пусть отныне он будет примипилатом!
Клавдий собрался со всей строгостью пояснить жене, что высшей должности среди центурионов — примипилата, добиваются очень немногие. Даже те, кто не щадит себя в бою, получают ее лишь на шестидесятом году жизни. Но, зная, что жена все равно не отстанет от него, пока не добьется своего, махнул рукой:
— Ну, хорошо…примипилатом, так примипилатом!
— Вот и отлично!
Мессалина жестом приказала писцу приблизиться, выхватила у него из рук готовый эдикт и сама скрепила печатью, приложив к пергаменту палец мужа перстнем вниз.
— Хорошо… — повторил Клавдий и потер ладонью лоб, словно пытаясь поймать ускользнувшую от него мысль. — Ах, да! Но взамен этого ты должна мне сказать…
Он хотел спросить Мессалину, где она пропадала всю ночь, но та опередила его вопросом:
— Ну, сколько уже можно обо мне? Лучше признайся, о чем это вы тут секретничали до моего прихода!
— Мы говорили о сне цезаря! — торопливо ответил Вителлий Старший, удостаиваясь благодарного взгляда Мессалины.
— Да, представляешь, — нахмурился Клавдий. — Сегодня ночью мне приснился наш Гай!
— Гай? — с напускным интересом переспросила Мессалина. — И что же он тебе сказал?
— Сказал?! Да он хотел убить меня!
— Убить? Тебя?!
— Зарезать кинжалами, как его самого! — подтвердил Клавдий и с обидой добавил:
— И это в благодарность за то, что я, ради интересов государства, пожертвовал самым главным, что было в моей жизни!
— Лучше бы он приказал убить меня! — громко простонала Мессалина и, наклонившись к Вителлию Старшему с тревогой шепнула: — О, боги! Целый год я отдыхала от его бесконечных рассказов об этрусках! Неужели все опять начнется сначала?!
Старый сенатор понимающе кивнул. Опережая Клавдия, уже хотевшего поделиться сокровенными мыслями, он воскликнул:
— И это в благодарность за все, что наш Цезарь сделал для римского народа!
— И что же он для него сделал? — зевнула Мессалина, прикрывая рот ладошкой.
— Как это что? — с притворным возмущением замахал на нее руками старый сенатор.
— Меньше, чем за год он издал несколько сотен эдиктов и самым первым — велел немедленно казнить Херею, Сабина и Юлия Лупа!
— Тоже мне заслуга — казнить старого Херею! — усмехнулась Мессалина, умело подыгрывая Виттелию.
— Да, заслуга! — заступился тот за императора, которому только и оставалось, что переводить глаза с жены на сенатора и обратно.
Испытывая радость от сознания близости к Клавдию и что он может быть уверен в своем завтрашнем дне — а большего при его богатстве и знатности рода ему и не надо от жизни — Вителлий Старший смахнул воображаемую слезу и патетически произнес:
— Этот эдикт вызвал истинную любовь народа к нашему цезарю!
— Фи — народа! — брезгливо поджала губы Мессалина. — Скажи еще плебса!
— И плебса тоже! — наклонил голову старый сенатор, понимая, что это тот самый редкий случай, когда и упрямство может пойти ему на пользу. — И преторианцев!
Всех, кому власть цезаря дороже республиканской неразберихи!
Он залпом осушил кубок и продолжил:
— Наш цезарь сделал то, что не смог сделать ни один из его предшественников! Он обожествил свою бабку Ливию, о чем она всю жизнь тщетно просила Тиберия, и свою мать, Антонию Младшую, которая отказалась принять такую честь из кровавых рук Калигулы!
— Да, это так! — согласился Клавдий, но тут же помрачнел от мысли, что ему удалось обожествить свою мать лишь потому, что она к тому времени была уже мертва.
— Это ли, спрашиваю я вас, не вершина человеческой мудрости и справедливости? — переведя дух, громко, словно на заседании сената вопрошал Вителлий. — А прибавьте к этому неустанную заботу нашего цезаря о благоустройстве и снабжении города, его бесплатные раздачи хлеба народу и пышные зрелища?! Даже при божественном Августе, — многозначительно поднял он палец, — было лишь по десять заездов колесниц в день, теперь их двадцать четыре!..
Кивнув, Клавдий удобно подпер щеку ладонью и задумался.
«Благоустройство… зрелища… мудрые эдикты… Эх, Луций, ты неисправим! Да, я приказал казнить Херею, причем тем самым мечом, которым он зарезал Гая. Но так поступил бы на моем месте любой правитель, дабы навсегда отбить у своих подданных охоту к подобным заговорам! И Юлию Лупу велел отрубить голову, но лишь затем, чтобы Мессалина не разделила однажды участь Цезонии, а мои дети — дочери Гая!»