Сонное село - страница 6

Да и школа подходила к концу.

Сбежали с выпускного, как только все пошли танцевать.

Мы с Катрин давно мечтали научиться трогать друг друга…

Научиться делать это бессовестно, нагло, нежно. Но пока не получалось никак. Мы лежали на кровати, обнимали подушки, ими же прикрывали молодые тела, за шутками прятали смущение. Мы уже точно и бесповоротно решили, что мужчины не для нас, а мы не для них, и лучше посветить себя друг другу. Прежде чем раздеться мы долго и проникновенно целовались, я сжимала руками ее бедра, притягивала к себе, а она все гладила мои волосы…

А потом лежали раздетые и считали друг друга виноватыми. Она злилась на меня за то, что мы не пьяны. Она считала, что с вином у нас бы все получилась. Я ведь тоже так считала, но вина позволить себе не могла, как впрочем, и не позволила бы себе победной сигаретки по окончанию. Чтобы не рассказывать ей про деда, я говорила, что мы должны добиться непременно чистых, честных ощущений, а для этого нужна ясная голова. А пьянеть мы должны от страсти и непреодолимого желания.

Сама же я винила ее за нарушение таинства. Я ведь уже проходила это с Кирюхой. Я знала, что чем дольше мы одеты – тем слаще, заманчивее. Руки блуждающее под одеждой по чужому, еще неизведанному телу – это то особое многообещающее наслаждение, после которого уже нет стыда, нет смущения. Вообще ничего нет, кроме стремления к «еще» и «больше», «сильнее» и «глубже»… А она: «Давай разденемся».

Когда ничего не вышло, Катрин предложила:

– Может, кино посмотрим?

Конечно же, имела в виду кино, которое нам поможет. Она потянулась к своему платью оставшемуся лежать на полу. Я рассматривала ее профиль, нежную и гладкую, в отличие от моей, кожу. Это ничего не дало, и я перешла к ключицам, плечам… Катрин по-прежнему прижимала к груди подушку, и самое обидное, что мне от того совсем не было досадно.

Я взяла Катрин за плечи, поцеловала в губы. А сама думаю: «Ни-че-го».

Легонько прикусив ее нижнюю губу.

– Нужно расслабиться немного.

– Так я давно говорю! – обрадовалась моему благоразумию Катрин.

– Да, не. Я не про то, – отмахнулась я, – музыку там какую-нибудь включи. «Энигму», например. Тут главное настрой. Понимаешь?

Даже тупой Кирюха понимал больше, с досадой думала я. Он поджигал в родительской спальне палки-вонялки, привезённые его мамой из Таиланда, и включал эту самую «Энигму». У нас с ним в тот раз точно бы все получилось. Потому что был настрой. Была одежда, таинство, то самое опьянение. Но в самый ответственный момент у него что-то там не сработало. Он выматерился, сидя на кровати ко мне спиной, потом сказал, что мама сейчас уже придет. На следующий день, не глядя мне в лицо заявил, что я страшная, поэтому у него на меня не стоит, и что он будет искать себе посимпатичнее.

Катрин включила музыкальный центр, диск с какой-то инструменталкой и снова улеглась рядом.

Я смотрела на ее красивое тело, которое она оставила для меня неприкрытым и понимала, что будь на ее месте Кирюха, то и его тело вряд ли бы меня взволновало. Мне все еще хотелось одежды, тайны, шепота, намека. Я не была готова к физиологическим подробностям. Даже в своих мечтах о близости с Катрин, я никогда не заходила дальше поцелуев и поглаживаний…

«Думай о нас» – сказала Катрин. Она лежала на спине, запрокинув руки за голову. Будто на пляже. Будто неразборчивое солнце должно ласкать ее тело, а не я.

А музыка не желала быть фоном к моим мыслям, она хотела играть со мной. Сжимать, раздувать, комкать, скручивать в бараний рог. Она то вскрывала мою грудную клетку, выпуская оттуда свет, то стальным кольцом сдавливала ее так, что дышать не получалось. Чтоб хоть на миг оседлать ее – безжалостную, я открыла глаза.

Смотрела на отсутствующую Катрин, которая, нисколько не боясь чужой власти, отдавалась музыки, и думала про деда с бабулей.

Ведь их тела тоже когда-то тяготели друг к другу. Дед, вполне вероятно, был не дурен собой, носил погоны. А бабушка может, была так же хороша как Катрин, или даже краше. И нацеловавшись вдоволь, чуть отстраняясь от бабули, у деда должны были быть те же глаза, что у Кирюхи в тот момент – полные решимости и тумана. Безумные глаза. Настоящие. Я могу поверить, что дед прожил всю жизнь, не любя никого: ни бабули, ни меня, ни мамы. Но ведь нельзя же не быть настоящим в такой момент?