Сорванец - страница 12

Я пробился сквозь толпу людей к лотку и начал:

— Гляньте, что у меня в сардельке! Там кусок дерева!

Продавец поглядел на меня, а потом сказал так спокойно, будто он давно уже меня ждал:

— Ну и что из этого? Может, ты у нас такой изнеженный, что боишься зубы поломать? Не нравится — выбрось её! И проваливай!

Все вокруг меня смеялись, и я отошёл разочарованный. Правда, сардельку я не выбросил: она мне и так пришлась по вкусу. Но моей кроне пришёл конец. А значит, кончилось для меня и гулянье в Свакове.

Домой я шёл не спеша, меня интересовала каждая бабочка, каждый жучок. Порой я напевал про себя. От бабушки я знал много песен. Как она пела! Ссадины она лечила арникой, нужду — песней. Песней сыт не будешь, но она согревала нас, утешала и помогала забыться в тяжёлую минуту. Много песенок знала бабушка — видно, они часто нужны были ей, чтобы прогнать печаль и слёзы.

Я пришёл домой затемно. Бабушка сидела у окна и чинила одежду, выстиранную ещё утром: фартук, кофту, мою рубашку и штаны.

— Проголодался? — спрашивает она меня. — Ел что-нибудь?

Я рассказываю, как купил себе сардельку.

— Погоди-ка, я тебе разогрею кнедлики с капустой. Известное дело, когда служишь у господ, они тебе лишнего не дадут.

Она сказала «у господ», но думала о священнике.

Потом я ел, а бабушка рассказывала мне о маме и отце. И вот я уже лежу в постели, а она всё ещё мне рассказывает. Она хотела, чтобы я не забывал родителей.

Так я и заснул. И опять — в который раз — мне снился поезд. Этот сон повторялся снова и снова. Я стою и вдруг чувствую, что за мной кто-то идёт. Оборачиваюсь, а за мной едет поезд. Товарный. Он сошёл с рельсов и преследует меня. Паровоз становится на дыбы, как конь, и едет на одних задних колёсах, его перёд нависает и морщится, как лоб, а паровозные огни становятся глазами. Паровоз мчится за мной по шоссе, по дороге, и даже поле ему не помеха. Он подпрыгивает, рычит, приближается, хотя я бегу из последних сил. Это конец, мне не убежать. Вот-вот он наедет на меня, я чувствую его за своей спиной… В ужасе я кричу…

И тут я слышу бабушкин голос:

— Что случилось! Спи! Я здесь, с тобой!

Я перевожу дух — бабушка меня спасла. Теперь можно спать спокойно.

По утрам меня не будило солнце, в нашу комнату оно никогда не заглядывало. Будила меня бабушка, уходя рано утром на работу. На прощанье она напоминала, что я должен запереть квартиру, отнести молоко, сходить почистить обувь господам и не должен драться и проказничать. Иногда я ещё лежал после её ухода, иногда сразу вставал и отправлялся на улицу.

Я садился на берегу речки с краюхой хлеба в руке и смотрел на рыбу в воде, на проходящих мимо людей — ничто не ускользало от моих любопытных глаз.

Поэтому я одним из первых обнаружил, что на городскую площадь прибывает цирк. Люди добрые, вот это была новость! Карусели, качели и прочие аттракционы у нас бывали довольно часто, но цирк приезжал дай бог чтобы раз в год. Целый день я слонялся вокруг фургонов и лошадей и смотрел, как сооружают балаган, в котором будут давать представления. Я был не один, мальчишки ходили вокруг целыми табунами.

А к вечеру приходил наш черёд. Нас приглашали участвовать в рекламном шествии циркачей по улицам города. Перед балаганом стояла наготове «колесница» для оркестра, в неё усаживались музыканты. Инструменты у них так и сверкали. Нас, мальчишек, один из распорядителей уводил в балаган, где была приготовлена ещё одна «колесница». Для нас! Она была похожа на лебедя, но в ней должны были ехать бойцы-гладиаторы. Я глаз от неё не мог оторвать. Неужели мы в ней поедем? Уж не повезёт ли она нас на небо? Я был как во сне. Но всё это было наяву.

Первым делом нас облачили в длинные красные рубашки. Некоторым рубашки были великоваты, и рукава у них свисали до колен. Ну чистые пугала огородные! Потом нам раздали «королевские» короны из жёлтой жести, чтобы мы надели их себе на головы; одним они были малы, другим велики, и мы наспех обменивались ими. Я и не пытался подбирать себе «корону», всё равно она сползала мне на уши.

И вот нам велят занять свои места. Мы взобрались на «колесницу». Я стоял на подоле собственной рубашки, а «корона» съехала мне на нос. Водрузив её на место, я увидел, что к колеснице идёт какой-то господин — толстый и мрачный, в трусиках, с такой же короной на голове. Но у него она была побольше, хорошо начищена и блестела как золотая. Через плечо у него была широкая красная лента, в руке пучок жёлтых молний из проволоки. Молнии сверкали вовсю — только что искры из них не сыпались! Этот человек взобрался на передок нашей колесницы, широко расставил ноги, подбоченился, а руку с пучком молний поднял вверх. Нам сунули в руки деревянные копья, покрытые бронзовой краской.