Соседи - страница 2

Зрелище произвело впечатление. Земляки плотоядными взглядами впились в тяжёлые, будто бы литые выпуклости. Или скажем иначе: уставились на выдающуюся грудь барышни. Явленный нам бюст был примечателен не только размером, но и тем, что положив на закон тяготения, задорно стремился вверх. Благодаря этой феноменальной физике, майка приподнималась и обнажала полоску живота над трусами. На ощупь, не отрывая глаз от не стеснённого лифчиком бюста, земляки с горкой налили себе по стограммовой рюмке и медленно, глотками выпили. Потом школьный приятель встал, и, в упор не замечая барышни, попрощался со мной и с Майоровым. Молодой земляк в точности повторил все его действия.

– Пойдём мы, наверное, – сказал приятель.

– Счастливого пути! – Майоров лучился обаянием и сердечно тряс руки гостям. – Заходите! Рад был познакомиться..!

…«Малютка» перегрелась и остановилась. Гостья набрала в ванну прохладной воды и занялась полосканием. Впрочем, к тому моменту мы с Майоровым уже воспринимали её не как сексуальный объект, а как часть пейзажа, и вопросами вроде кто это, как она сюда попала и зачем она здесь, не задавались – может, человек и правда постирать зашёл.

Мы продолжали выпивать, прибавляя звук магнитофона после каждой рюмки. Когда регулятор громкости дошёл до предела, а кассета с сорокатрёхминутной «A Night At The Opera1» поехала на реверсе то ли по третьему, то ли по пятому кругу, мы созрели для интеллектуальной беседы. Я ни к селу, ни к городу напел: «Один Жан-Поль Сартра лелеет в кармане и этим сознанием горд». Майоров цитату не узнал, но Сартром заинтересовался крепко. Я принёс сборник. Напыжился и попытался вспомнить определение экзистенциализма, которое никогда не знал. Майоров моим экспромтом не удовлетворился и попросил почитать Сартра вслух. Слушал очень внимательно. Время от времени рассеянно улыбался. Иногда почтительно кивал. Выказав почтение Сартру, наполнял рюмки.

Мои завывания (я старался читать экзистенциально) под громкокипящую музыку «Queen» напомнили Майорову школьные годы – радиоточку, театр у микрофона и пьесу «Ревизор». Решили воссоздать. Я сходил за Гоголем, а когда вернулся, Майоров уже сидел за столом не один. Компанию ему составляла наша гостья, которая весьма вольно расположилась в кресле. (Вольно – это закинув ноги на подлокотники; правую ногу на правый подлокотник, а левую, соответственно, на левый). Из одежды на ней по-прежнему были только трусы и майка.

– Я спать хочу… Мне что, домой идти? – с вызовом произнесла она.

– Конечно нет, – с удивлением поднял брови Майоров. – Посиди с нами. Побеседуем. Вот Мирон Гоголя принес. Знаешь такого? Знает… – Майоров заметно огорчился и выпил. – А этого… Мирон, скажи.

– Сартра? – опознанного Гоголя я за ненадобностью положил в кресло. Туда, где должны были бы находиться колени красавицы, будь она чуточку скромнее.

– Да нет, ты хуже говорил.

– Художественную прозу французского философа-экзистенциалиста, лауреата нобелевской премии по литературе за 1964 год Жана-Поля Сартра?

– Его. – Майоров налил ещё. – Его знаешь?

– Нет.

– Так сиди и читай! – Майоров ткнул барышне в грудь раскрытую книгу и обратился ко мне с риторическим вопросом:

– По пятёре?

Гостья, которую пятёрой обнесли, насупилась. Сняв ноги с подлокотников, она сомкнула колени и приняла уютную девичью позу (про такую обычно пишут «забралась в кресло с ногами»). Потом налила себе стакан водки, чуточку отпила из него, положила Сартра на тугое гладкое бедро и начала читать «Слова».

Допив, мы с Майоровым отправились спать. Кажется, светало.

Мы удивились, когда не смогли улечься на диване. На нём, строго по центру, лежала гостья. Майки с бретельками на ней уже не было. Зато на животе, слегка прижатые резинкой трусов, располагались Сартр и Гоголь. Услышав нас, барышня, не открывая глаз, закинула руки за голову и потянулась, чуть выгнув спину в изящном мостике. Мелькнули плоский живот, загорелые рёбра, хорошо выбритые подмышки. Над Сартром и Гоголем упруго качнулся обнажённый бюст.

Майоров слегка оживился; я тоже. Бросили жребий. Жребием определяли не очерёдность, а спальное место – кому у стены, кому с краю. С краю оказался Майоров. Он спросил: