Советник на зиму - страница 23

– Думаете, у него хватит на вашу элитную? – Аршак Манвелович выразительно шелестел в воздухе пальцами.

Кудакин бросил на холст пронзительный взгляд, плюнул на пол и растер ногой.

– Хоть бы девок рисовал, что ли, – с досадой пробурчал он. – Академик…

Негробов фыркнул:

– Как там было при Муссолини?.. «Нэт человэка – нэт проблэмы!»

– Зима все-таки, – промямлил Аршак Манвелович. – Если бы город помог…

– Город?! – взвился Кудакин. – Ты хоть газеты читай иногда! Вот, я как раз захватил… Слушай: «Последним распоряжением губернатора отменено постановление городского совета номер такой-то…» Это как раз по жилью… Так… «Перед горожанином поставлен жесткий выбор. Кто до сих пор надеется на бесплатное жилье, тот окажется, фигурально выражаясь, на свалке истории. А фактически – на городской свалке, куда стекаются отбросы общества. Другая возможность – покупать жилье по коммерческим ценам. В городе разворачивается программа строительства элитных квартир. Конечно, они будут не дешевыми. Но квартиры такого уровня, такого класса просто не могут стоить дешево!» Подпись: «Асмолевский, личный секретарь губернатора». Так-то!

– Значит, говорите, закрывают нас? – раздумчиво промолвил Аршак Манвелович. – А ну как вернется директор, поужинает с губернатором – и дело назад раскрутится?

– Не вернется, – уверенно сказал Негробов. – Нечего ему тут больше делать. Все с собой увез.

Помолчали.

– И кто же я теперь, по-вашему? Начальник подвала? – спросил Аршак Манвелович удрученно.

– А мы тебе о чем толкуем? – сказал Негробов.

– С какой стороны, как говорится, фортуна подол задерет! – задиристо вставил Кудакин. – Так-то, Муссолини.

– Понятливые завхозы на дороге не валяются, – подвел итог Негробов, направившись к двери.

За ним и Кудакин с Бабуляном.

Тут Несговоров вспомнил о справке, которую надо было взять у завхоза для Дашиного устройства, и кинулся следом.

Выслушав на пороге сбивчивую просьбу, Аршак Манвелович окинул Несговорова долгим взором с поволокой.

– Занятный ты парень, – сказал он. – Ладно, дам тебе один совет. Беги в башню и пробивайся на прием к самому Кудряшову. Только к нему! Заготовь бумагу. Сейчас он любую бумагу подпишет, его дни сочтены.

– Он что… тоже при смерти? – ошарашенно спросил Несговоров, вспомнив почему-то про Асмолевского.

– Его скоро скинут, дурья ты башка, и он это знает. Да просьбу с умом составь!

– Значит, сразу просить о том, чтобы Дашу приняли в школу?..

– Проси, умоляй, ползай на коленях, чтоб тебе дали другой чердак вместо этого или хоть землянку какую! – прорычал озверевший от его тупости Аршак Манвелович и громко хлопнул дверью.

Под веселое журчанье за занавесочкой Несговоров начал сочинять прошение. Скоро к нему присоединилась Даша. С ней дело пошло куда бойчей; как ни странно, в этом жанре Даша чувствовала себя увереннее дяди и подсказывала самые звонкие формулировки – в школе она была отличницей по русскому. Не забыли упомянуть про Дашину мечту стать актрисой и про несговоровское незаконченное полотно, которому, быть может, суждено перевернуть сознание соотечественников, настроить их на совестливые размышления, терпеливый труд, уважение к родной земле, вселить в людей уверенность в грядущем дне…

В подвале Щупатый, чертыхаясь, освобождал от старой мебели проход к своей лавчонке. Заметив на лестнице Несговорова, нарочно громко возопил:

– Кто придумал сгрудить этот хлам возле моего магазина? Кудряшовцы вонючие! Вздохнуть не дают.

– Никто не хотел тебе навредить, просто не нашлось другого места, – откликнулся сверху Несговоров.

Щупатый сделал вид, что только что его увидел.

– Ты куда, не в башню ли собрался?

– Как ты узнал? В башню, – честно ответил Несговоров.

– Иди, иди, доноси. Недолго вам праздновать осталось!..

Трамвай был забит людьми с мешками, коробками, ведрами, огромными сумками – все рваное или грязное, плохо увязанное, дурно пахнущее, с торчащими лохмотьями. По улице подслеповатые старики и старухи волочили за собой тяжело нагруженные тележки, то и дело наезжая на Несговорова колесами. Только на площади он вспомнил: базарный четверг! В обычные дни возле обклеенного пестрыми объявлениями дощатого забора, тянувшегося от театра до самой прокуратуры, торговали семечками и водкой три-четыре бабы в ватниках да пара смуглолицых черноусых молодцов с увядшими цветами и замерзшими фруктами. Эти как-то ладили со стражами порядка; всех прочих гнали постовые. Но в четверг ограничения снимались, и на площадь стекалось поутру чуть не полгорода. Кто шел продавать, кто – делать покупки. На ящиках – подобных тем, из каких Несговоров соорудил себе постель – выкладывали пиво и газировку, сигареты, вяленую рыбу с запашком, кости с обрезками мяса, огромного размера бюстгальтеры и трусы, вязаные носки, пляжные туфли, свиные головы с копытами для холодца и прочее; а подальше, за «чистыми» рядами, каждый желающий выставлял прямо на снегу то, что находил дома или просто снимал с себя: линялые кальсоны, туфли с оторванной подошвой, крышку от унитаза, пожелтевшее блюдо с трещиной, бывшие в употреблении пеленки, моток ржавой проволоки, учебник по морскому праву, дверцу от холодильника, пару ржавых петель… Продавали отслужившее срок, дотлевающее, последнее. Дрались за лучшие торговые места, новичков оттесняли к обочине.