Советская морская новелла. Том второй - страница 18

Перчихин не выпускал врага из слуха. На лодке всем было приказано соблюдать тишину. Но гитлеровцы тоже притихли. Они, видимо, решили выждать. Часа три длилось это напряженное молчаливое выжидание на глубине, потом у фашистов, должно быть, сдали нервы, они пошли еле слышно, самым тихим ходом. Но от ушей Перчихина нельзя было скрыться. Он тотчас же доложил о маневре противника командиру. Звездин вышел в атаку и прямым попаданием торпеды размозжил вражескую лодку.

Следует добавить, что своей славой всеслышащего человека Перчихин пользовался не только в морских глубинах, но и на берегу… Так он познакомился с хорошенькой Дусей, подавальщицей в столовой подплава.

— Разрешите обратиться? — вкрадчиво произнес он, настигая Дусю недалеко от причала. — Чересчур много про вас слышал.

— Зря вы все говорите, ну, что такого вы могли про меня слышать? — возразила застенчивая Дуся, польщенная, однако, тем, что на нее обратил внимание прославленный акустик.

— Все слышал. Мне и телефона не требуется — беру на слух, невооруженным ухом. Имею такую способность. Другой и ухом еще не поведет, а я уже внял. Тем более, учтите — акустик я, Перчихин Семен, будем знакомы.

Дуся пользовалась у нас, на базе подводных лодок, большим успехом. И бедному Перчихину приходилось слышать о ней действительно очень часто и много от конкурирующих с ним товарищей.

— Это прямо вечная чертовня с ней получается, — жаловался мне Перчихин. — Собирался вчера с Дусей этой в клуб сходить. Направляюсь, значит, к ней, а она уже идет по пирсу под прикрытием троих матросов с «Гремучего». Идут около нее в пику мне противолодочным зигзагом. Я, конечно, бескозырку поправил, следую в сторонке, веду наблюдение. Не обращает внимания, хотя видимость полная. Тогда я делаю захождение, ясное дело, подстраиваюсь к ней с левого борта… Но эти с «Гремучего» следуют за нами. Какая же это прогулка с таким конвоем?

Шансы Перчихина несколько повысились, когда на базе стали готовиться к большому вечеру матросской самодеятельности. Дуся недурно пела. Перчихин сперва намеревался выступить с ней в дуэте, но голос у него был такой, что ему пришлось удовольствоваться лишь ролью аккомпаниатора, — он хорошо играл на баяне.

На репетициях он успокаивал Дусю:

— Вы, Дусенька, прежде всего не волнуйтесь во время исполнения.

— Я и не волнуюсь нисколечко…

— Будете еще мне говорить. Что я, не слышу, что ли, даже издали, как в вас сердце так и стрижет… Словно катер-охотник идет. Хотя, возможно, — добавлял он лукаво и трогал себя за гвардейский, только что отпущенный ус, — возможно, это по моей причине у вас в груди движок свой ход ускоряет.

— Больно много вы слышите! — сердилась Дуся.

— Акустика! — и Перчихин разводил руками, словно сам сокрушался, что он наделен таким сверхъестественным даром — все слышать. На лодке уже кто-то сложил песенку: «Идет у них акустика от кустика до кустика…»

Но незадолго до похода Перчихин пришел ко мне очень расстроенный.

— Надеялся получить «добро», а она мне написала «аз», — сообщил он мне мрачно. А на языке морских сигналов это означало, что Перчихин рассчитывал на согласие, а получил отказ.

— Что-то у нас с ней все враздрай получается, не вышло нам с ней идти на параллельных курсах. Печальное дело… Или у меня подход к ней неправильный, или она сама меня не с того боку разглядела. Ладно. Как вернемся с похода, возьмусь сначала.

Уже надвигалась ранняя арктическая осень, когда лодка, выйдя в назначенный квадрат моря, пошла на погружение. Неуютная сырость и влажный холодок стали проникать под стеганки. Ярко горели лампочки во всех отсеках. Света было так много, что он казался плотным, распирающим тело лодки изнутри. Мнилось, что именно свет и поддерживает тут жизнь, а потухни он — и вода расплющит лодку, ворвется в нее. Подводники со спокойной деловитостью отбывали трудные часы похода, полные обыденной опасности. Они легко, привычно двигались в темпом пространстве между бесчисленными механизмами, рычагами, рукоятками, циферблатами, где непривычный человек путается, как таракан, попавший в стенные часы. Поход был серьезным, над головой давно сомкнулись чужие холодные воды, и Перчихин не отрывался от своих аппаратов.