Современная вест-индская новелла - страница 12

И лишь когда она спросила: «Что же ты собираешься сделать?» — он понял, что размышляет вслух.

— Не знаю, — ответил он.

— И для меня это мучительно, — сказала она, — но по другой причине.

— По какой же?

— Ведь это я во всем виновата, — сказала она.

— Ты? — удивился он. — Почему?

— Ты был таким веселым и беззаботным, пока мы не поженились. А сейчас даже никогда не засмеешься.

— Ну и что же? — спросил он. — При чем тут ты? Разве это ты меня уволила?

— Ты больше не чувствуешь себя свободным, — сказала она. — Я знаю, что это так.

Она говорила тоном, не допускающим возражений.

— Тебе надо освободиться, — сказала она. — Ты не будешь самим собой, пока опять не станешь свободен.

Она сказала это так, что он понял: ему не разубедить ее — и спросил:

— А как же ты?

— Вернусь к маме, — ответила она. — К тому же я не одна, ведь у меня малыш.

Ребенок прижался головой к ее плечу и сунул в рот большой палец. Она похлопала его по спинке, и глаза ее снова стали нежными, как всегда, когда она возилась с ребенком. Эти двое, его жена и его ребенок, существовали в своем собственном мире, доступном лишь им одним, он даже не смел надеяться, что будет туда допущен. И он отлично знал, что значат эти слова: «Я не одна, ведь у меня малыш».

Он не обижался, не винил ее. Завтра он отпустит ее к матери. Признает свое бессилие. Он уедет отсюда, может быть даже за границу, и снова станет свободным. Станет ли? Разве он не будет теперь до конца своих дней связан памятью с этой женщиной и с этим ребенком? Разве он не будет вспоминать их, вспоминать каждую минуту. И будет ли он хоть на йоту свободнее?

Они долго молчали.

— Ты веришь, что я тебя люблю? — спросил он наконец.

— Верю, — ответила она. — По-своему любишь. Ты никогда не полюбишь другую женщину горячее или сильнее, чем меня. А сам-то ты веришь, что я тебя люблю?

— Любишь, — ответил он. — Только по-своему. Ребенок стал тебе ближе.

— А разве может быть иначе? — ответила она.

— Иначе быть не может, — согласился он. — Но я не стану свободным, даже если уйду.

— Станешь, — ответила она. — Это тебе сейчас так кажется.

— Но ведь были же у нас с тобой и хорошие времена, — сказал он.

— Были, — согласилась она, — конечно, были. Но времена меняются.

Они снова надолго замолчали — отчасти потому, что не существовало слов, которые они могли бы сказать сейчас друг другу, главным же образом оттого, что слова были не нужны им.

Он встал, подошел к ней и опустился рядом на колени. Поцеловал ребенка, поцеловал ее, стараясь не прикоснуться к ней, так как на пальцах остался жир от рыбы. Когда он поднялся, ее глаза были полны слез, но голос звучал твердо.

— Береги себя, — сказала она. — Ты ни в чем не виноват. Так уж случилось.

В глубине души он понимал, что она права, но все не трогался с места, взволнованный, зная, что ему предстоит теперь сделать, но не зная, как это сделать.

— Где сигареты? — спросил он.

— На столе, — ответила она.

— Можно будет покурить, — сказал он и вышел в маленькую комнату, служившую столовой.

Он закурил и вернулся. Сделал глубокую затяжку, и ему сразу же стало легче. Она не слышала, как он снова вошел в комнату, потому что занялась ребенком и уже не замечала ничего вокруг. Он подумал, что завтра его уже здесь не будет. Впрочем, что такое завтра? День, который никогда не наступит. К тому же у нее есть малыш. Он может уйти хоть сию минуту, и она не станет тосковать: ведь у нее малыш. Ну что ж, он, так и сделает. Он повернулся и на цыпочках пошел к черному ходу.

Она не видела, как он ушел: она возилась с ребенком.

Ах, сынок, люди слышат ветер и воображают, будто он только и делает, что завывает как сумасшедший. Человек думает, что душа дарована лишь тем, чье обличье схоже с его собственным. Но ведь и я, Старый Карибский Ветер, тоже любил, знал страх и ревность, был и трусом и храбрецом, и мне тоже доводилось смеяться и плакать. Не раз, бывало, и мою плоть, неосязаемую, сотканную из воздуха, из пустоты, сотрясали солнечные удары любви, но однажды, всего лишь однажды, я был влюблен по-настоящему… С тех пор я не встречал никого, кто мог бы сравниться с моей несравненной возлюбленной. А ведь она была не тучей, не зарей, не звездой, не рекой, не русалкой… Она была всего-навсего женщиной. Но какой женщиной! После ее смерти меня стали звать не иначе как Старым Ветром, и это неспроста…