Современный детектив ГДР - страница 48

Гроль откинулся в кресле и посмотрел на своего ассистента. Сначала он вообще не понял, что тот имеет в виду; уразумев, в чем дело, он решил приписать все строптивости «нынешней молодежи». Он попытался мягко улыбнуться.

— От вас не требуют чистой или нечистой совести, Грисбюль, — ответил он, — от вас требуют криминалистических фактов.

Он склонился над своими бумагами, считая, что с этим делом покончено, но опять услыхал голос Грисбюля:

— Как раз в отношении фактов у меня и нечиста совесть.

Терпение Гроля иссякло. Он хотел избавиться от этого дела, у него не было желания взваливать на себя напрасный труд: служба научила его, что он только прогадывает, если выходит в своих расследованиях за пределы безусловно необходимого. Гроль помнил, какой он получил нагоняй, когда, занимаясь делом об изнасиловании Изольды Райзингер, обнаружил в комнате девушки отпечатки пальцев, обнаруживать которые вовсе не следовало: его шефу дано было на этот счет конфиденциальное указание. Огромных усилий стоило тогда скрыть некое имя, уже привлекшее к себе внимание прессы. И его, Гроля, очередное повышение не состоялось. Он поклялся в тот раз, что будет сдерживать свой профессиональный азарт.

Возможно, конечно, что убитый был просто мелкий воришка, из тех, что не погнушаются и белье с веревки стянуть; тогда никому до него не будет дела, но тогда нет и смысла продолжать расследование. Его сообщник — или сообщница, все едино, — который также находился на даче, в этом случае тоже не стоит того, чтобы тратить на него время.

Гроль считал эту версию убедительной, хотя и признавался себе, что для проникновения на дачу могли быть и другие мотивы — какие, он не знал. Но при любых других мотивах он тем более должен вести себя осторожно. Один раз ему уже заткнули рот!

Так или иначе, Маран — убийца. Симпатичный он человек или нет — это на него, Гроля, влиять не должно. Его задача — накрыть преступника. Это сделано. О чем тут еще размышлять? Он посмотрел на кипу бумаг, что лежала перед ним слева: все дела, еще не расследованные, но требующие расследования, — требующие, чтобы он, Гроль, во имя справедливости, расследовал их. Резче, чем сам того хотел, он сказал:

— Вы напишете рапорт, Грисбюль, и дело с концом! — И добавил, поскольку молодой человек молча и с вызовом во взгляде все еще стоял перед его столом: — Это приказ!

Грисбюль нерешительно посмотрел на его бумаги, потом повернулся и побрел к двери. Отворил ее.

Комиссар, демонстративно уткнувшийся было в документы, невольно поднял глаза.

Грисбюль, не глядя на него, сказал:

— Принудительную работу я, к сожалению, делаю плохо. — И добавил: — Держу пари, что с этим делом вы еще намучаетесь!

Когда бесшумный лифт поднимал Метцендорфера к его маленькой квартире на девятом этаже, адвокат мысленно все еще держал речь перед судом. Свои доводы он находил резонными, и если сначала отказ Гроля его рассердил, то теперь он его даже радовал. Но в тот миг, когда лифт, слегка щелкнув, остановился, какое-то звено в цепи его, Метцендорфера, умозаключений сломалось. Адвокат, к своему ужасу, вспомнил: Маран все равно останется убийцей — независимо от того, сколько лет просидит в тюрьме. Его другу теперь никогда не смыть с себя этого пятна.

Ничего не видя вокруг себя, он повесил в крошечной своей передней пальто и шляпу. Ничего вокруг себя не замечая, он прошел в комнату и посмотрел в окно. Ничего не воспринимая, он глядел с девятого этажа на букашек-пешеходов и на гонку игрушечных автомобилей.

Он слышал голос — довольно громкий, как значилось в протоколе, радиоголос, который читал, вероятно, экономический бюллетень. Но принадлежать этот радиоголос мог только живому человеку, и этот живой человек был свидетелем, когда грянул выстрел, приглушенный серым колышущимся занавесом проливного дождя.

Но какая польза ему от свидетеля, если он и найдет его? Там лежал труп, там лежал убитый, а стрелял-то ведь его, Метцендорфера, друг.

Победительно-яркие гирлянды его воображаемой печи перед судом запылились и потускнели; ее фразы больше не радовали его и уж подавно не опьяняли; в стакане, который он поднес к губам, вина не было. Такова уж была ого особенность — упираться во что-то одно и за этим забывать все другое; он прислушался к радиоголосу, а голос-то, оказалось, принадлежал живому человеку. Никто этого не предполагал. Теперь он уставился в этого человека, но не видел его, не знал, стар он или молод, мужчина он или женщина. Этот человек мог бы по меньшей мере сказать, как и почему оказался убитый на даче, чего он там искал и нашел ли то, чего искал.