Современный грузинский рассказ - страница 23
Смотришь на них — и чувствуешь какую-то странную пустоту. Вид этих, будто белены объевшихся танцоров, без зрителей, без музыки, нагоняет тоску и ироническую досаду: алавердоба — уже не алавердоба, энергичность этого древнего праздника выродилась в свою противоположность — в мертвящую инерцию. Мерзко зрелище послепраздничного похмелья. Могли ли предположить создатели этого величественного храма, что только петух со свернутой головой да овечьи ноги и голова будут валяться у иконостаса? Редки молящиеся, только кое-где по углам стыдливо затаились черные фигуры.
Ничто не воскресит алавердобу: ни приехавшие из Тбилиси и успевшие загореть в дороге экскурсанты, ни профессора, одетые по-дорожному, с уважением и едва заметной усмешкой наблюдавшие догорание праздника. На день оторвались они от научных трудов в надежде приобщиться к экзотике.
На темном фоне горцев, завернувшихся в меховые тулупы, еще ярче выглядят парни и девушки с облупившимися от загара носами. Они только что прибыли на грузовой машине. На груди у каждого значок туриста.
Приезжие прозорливо и горько чувствуют, что ничто не связывает их со встречающимися людьми. Вся эта пьяная публика представляется им частью черных рубашек, пузырящегося лимонада, подпруг, привезенных сюда на продажу в таком изобилии, что покупатели уже сыты ими по горло. Со своей стороны «аборигены» уделяют приехавшим не больше внимания, чем красным петушкам на палочках: ни один не оглянется на новеньких.
Всем верховодит бесцельная, разнузданная страсть, которая подчеркивается — как основная деталь режиссерского замысла — двумя знакомыми нам обливающимися потом танцорами, покинутыми музыкантами и зрителями. Смотрит на них герой нашего рассказа, и какой-то ком застревает в горле. Затем ли приехал он сюда, чтобы увидеть эту бессмысленную кутерьму и пьяный угар?.. Где красота грузинского танца, мужественные схватки борцов, джигитовка? Задумавшись, стоит он. Хочется ему совершить что-то такое, что расшевелит этот народ. Он тихо, беззвучно похлопывает ладонями в такт танцующим, потом перестает, улыбается, опускает голову: никому не нужна его затея.
Долго стоит на солнцепеке юноша с непокрытой головой. Перед ним по-прежнему носятся в сумасшедшем танце двое. Это уже бессмысленный бег и прыжки, юноша слышит их вопли, и досада сжимает сердце.
Внезапно откуда-то доносится что-то бодрое, жизнерадостное. Он трезвеет, улыбается удивительному зрелищу, развернувшемуся перед глазами.
На пыльной дороге сошлись в круг туристы, бьют в ладоши, поют плясовую. Две девушки увлеченно кружатся в середине хоровода. Смеются, радуются от всей души. Спешит на подмогу к танцующим только что приехавший кахетинец, бьет в ладоши, подбадривает. Круг ширится, кто-то приводит барабанщика и гармониста.
Ликует наш герой: начинается настоящий праздник, теперь прекратится, сгинет никчемная кутерьма, и выражение тупой усталости сойдет с хмельных физиономий. Светлеют пасмурные лица, будто приехавшие издалека гости вдохнули смысл в это чудовищное сборище вокруг Алаверди.
Но трезвость эта — минутная. Никому нет дела до развлечения других, и все начинается сызнова. Кутящая алавердоба напоминает бойню, замкнутую в каменном кольце. Гости рассаживаются по машинам и, разочарованные, оставляют Алаверди и алавердцев, веками притершихся друг к другу.
Юноше, романтичному от природы, тяжко наблюдать все это; он пьет вино: может быть, опьянеет, как все вокруг, может быть, увидит то, чем увлечены другие, — обнадеживающее, оправдывающее его приезд сюда. Его тело разогревает приятное тепло напитка, отдающего привкусом глиняного квеври, он беспокойно ходит среди людей, разговаривает, но никого не может заставить слушать и никого не слушает сам. А ему необходимо совершить что-то такое, что хоть на минуту перевернет этот содом, увлечет людей одним делом, одной целью, единым порывом участия. Природный инстинкт артиста — заинтересовать окружающих одной темой, одной целью — полностью овладевает им.
Словно рысенок, отправившийся на охоту, крадется Гурам к арбам, за которыми сидят и пьют тушинцы с лезгинами, слышит заплетающийся, бубнящий одно и то же голос тушинца: «А что нам еще делать, давай пропустим по одной…»