Спасатель - страница 12

— Печально, — согласился Вараксин. — Но, повторяю, ничего страшного. Это реальность, Андрюша. Так сказать, жизнь. И бояться ее не надо.

— Конечно, не надо, — охотно согласился Лариков. — Не в том печаль…

— А в чем?

— В том, что все те слова «нереальностью» оказываются. Понимаете ли, ребята, все то выходит — «не жизнь»!

Проводы кончились. В беседке еще горел свет, но гости уже разошлись. Мать мыла посуду. Несколько женщин ей помогали. Чистые тарелки составляли в высокие белые стопки. Негромко переговаривались, смеялись.

Кругом уже было совсем темно.

В подъезде. Шепот, негромкий смех, уговоры. Вилька упирался в стенку руками, и от этого Оля оказывалась как бы в загончике: деваться ей было некуда — по сторонам его руки, сзади стена, впереди — он сам.

— Я это, — бормотал он не очень уверенно, но настойчиво. — Это… люблю…

— Чего? — искренне не могла сообразить Оля.

— Тебя…

Оля смеялась:

— Это ты пьяный такой?

— С первого взгляда, — упорствовал Вилька. — Что — не бывает?

— Бывает, — соглашалась, и сразу: — Счастливо тебе.

— Это что значит? — не понимал вроде бы.

— До свидания.

— До какого? — изумлялся. — Амба. Свиданий не будет. Солдаты, в путь, в путь, в путь, — спел. — Я тебя защитю, — пообещал. — Или «защищу», — поправился. — Не важно. Правильно все равно только Ларь знает… а больше этого и не нужно никому. Пойдем к тебе?

— Зачем?

— Как — зачем? — спросил опять нагловато. То ли правда пьян, но, может, и притворяется.

Шепот, смех…

Уговоры.

Ася сидела на лавочке все в той же позе. Картина стояла рядом. К ночи становилось прохладнее. Туман.

— Не надо бы фильма твоего, Коля! — сказал вдруг Лариков.

— Здрасте! — изумился Вараксин и даже поклонился. — В честь чего?

— Предмета для разговора, понимаешь ли, нету.

— Ты и есть предмет.

— Бог с тобой! — махнул рукой Лариков. — Пустое… одни слова. — Уеду, ребята, — печалясь, сказал Андрей, — обязательно я уеду.

— Куда? — спросила Клара.

— В Москву, — твердо ответил Андрей. — В аспирантуру поступать буду. Надоело голову морочить. И себе и им. В Москву!

— В Москву! В Москву! — обрадованно вспомнил Вараксин. — «Три сестры»! «А музыка играет так весело»! И Вараксин с необыкновенным искусством, округляя щеки, прижимая пальцами нос, в одиночку изобразил целый духовой оркестр.

— Браво! — хохотала Клара, а Лариков опять сказал: — Феноменально!

Голубь сидел у него на плече.

— Однако ехать тебе никак невозможно, — прекратив балбесничать, вдруг неожиданно и очень серьезно сказал Вараксин. — Мы тут сеем. Разумное. Доброе. Вечное.

— Мы сеем, Коля, но всходов нет.

— Почему? — спросил Вараксин. — Вот Валентин…

— Что Валентин? — опять испуганно спросил фокусник.

— Не в этом дело, — сказал Лариков серьезно.

— А в чем? — опять спросила Клара.

— А в том, — сказал Вараксин, немного злясь. — Вот слушал я с утра про Каренину. Ничего не скажешь. Убеждает. Снимаю шляпу.

И Вараксин вправду шляпу снял.

— И что дальше? — спросил его Лариков.

— Что дальше? — не понял Вараксин.

— В чьей-нибудь жизни это что-нибудь изменило? В твоей хотя бы? Или даже в моей?

Вараксин не ответил.

Лариков опять повернулся к пианино, взял аккорд, другой, образовалась мелодия, вальсик. Он, оказывается, играл хорошо.

— Ничуть, Коля, ничуть… только бы, знаешь, мне поступить. Экзамены выдержать. Иль не фэ па дут! Я тоже, Коля, реальности не чужд. И мне охота, как у людей. Не хуже. Стану диссертацию писать. Только тему бы вот только позаковыристее изобрести. И потемнее. Что-нибудь, знаешь, вроде «силлабических особенностей русского додержавинского стиха». Тут и бабки пойдут. А? Совсем другие, не учительские бабки, Коля…

Молоточки бились о струны, музыка витала. Лариков воодушевлялся:

— А там, где бабки, там «гирла». Это, знаете ли, незыблемый, можно сказать, закон объективной реальности. Женюсь. Я старомодных убеждений. Пусть она даже и из филологичек будет. Не страшно. Станет писанину мою читать. Хвалить. И не только по-семейному. Я, правда, способный был, мне в университете говорили… а раз способный, и мне раздельный…

— Стих! — удивился Вараксин.

— Ага, — подтвердил Лариков, — поэма.

Вальсок вился, за окнами синь сгущалась. Сидели тихо. Лариков руки с рояля снял. Где-то далеко свиристела одинокая ночная птица.