Спасатель - страница 22
— Хотите, на колени встану? — неожиданно предложил Ганин.
— Зачем? — удивился Андрей.
— Что хотите… только ей скажите, она вам одному верит…
— Что я ей могу сказать?
— Пусть вернется. Попросите. Я без нее вот, оказывается, просто жить не могу… понимаете?
— Как же я такое просить стану?
На небе догорали последние звезды. Отрепья низких туч, казалось, отовсюду собирались над рекой. Прошелестел лес. Ветер качнул заречные травы. Рябил водой. Хлопнул лариковской рубахой.
— Значит, никак не можете?
— Никак.
— Жалко. А что у вас с ней?
Лариков пожал плечами:
— Ничего. Я пойду, пожалуй… холодно.
— У меня в машине ружье, — сказал тогда Ганин. — Я его украл у отца. Сейчас я его возьму и тебя убью.
— Глупости какие, — удивился Лариков. — Жаль. А я вот только за тебя порадоваться хотел… — Лариков повернулся и, не прощаясь, пошел прочь.
Ганин недолго смотрел ему вслед. Потом повернулся и пошел к машине. Открыл дверцу. Влез внутрь.
Ружье стояло рядом, прислоненное к соседнему сиденью.
Ганин вставил ключ в зажигание. Мотор завелся сразу. Ганин оглянулся. Через заднее стекло снова видел, как неторопливо уходил Лариков.
…Тогда Ганин взял ружье.
Вылез из машины. Мотор все работал.
— Эй, — крикнул Ганин Ларикову вслед и пошел. Ружье нес в правой руке, дулом к земле.
Лариков остановился. Ждал Ганина. Тот подошел близко.
— Значит, никак ей этого сказать не можешь? — опять спросил Ганин, и голос его не выражал почти ничего.
— Нет, не могу, — подтвердил Лариков.
— Понимаю, — огорчился Ганин и выстрелил в него не целясь, снизу откуда-то, от бедра.
Попал в живот. Лариков едва дотронулся до живота, и рука показалась черной. Такая темная оказалась у него кровь, обильная и черная отчего-то.
Лариков не сказал ничего. Отвернулся и почему-то побрел в глубь воды. Потом у него подвернулись колени, и, покачнувшись вперед, он упал плашмя.
Ганин неторопливо вернулся к машине. Мотор все работал.
На реку Ганин больше не глядел.
Он сел за руль, ружье поставил рядом. Как было, аккуратно прислонил к соседнему сиденью…
…Ганин обернулся.
Через заднее стекло видел, как Лариков неторопливо шел, уходил кромкой берега, живой и здоровый.
Ганин глядео неподвижно.
Прислоненное к сиденью ружье стояло рядом… И тогда Ганин ружье все же взял…
Открыл дверцу наружу. Ружье поставил прикладом на песок. Стволы сунул в рот.
Ощутил нёбом жутковатый холод металла, дыры стволов.
Исхитрился нажать курки разом. Тупо и сильно ударило в затылок…
…А Лариков все уходил по песчаной кромке речного берега. Ганин глядел ему вслед. Ружье стояло на месте нетронутым…
Ганин отвернулся. Думал. Вот тут и пошел снег. Он опускался с неба густой и очень белый, падал на ветровое стекло. Мотор работал — снег таял сразу.
— Это чему же он радоваться-то хотел? — спросил себя Ганин. — Или, может, — тут опять возвратилось к нему начало той мысли, и теперь он додумал ее до конца. — Или вправду, быть может, делать мне ничего не надо, никто чести моей и не думал оскорблять? Или, может быть, даже вправду мне радоваться надо теперь?… Потому что, кажется, только теперь я понимаю… не понимаю даже, нет, просто знаю, как люблю ее… а никогда ведь раньше не знал.
Лариков все шел берегом, и на душе его было удивительно светло. Так хорошо, отчего-то вдруг светло и чисто, как не было очень давно, может быть, с самого раннего детства.
Плыла лодка. Паша стоял на корме. Привычно толкался веслом Лева Бадейкин. Оля сидела, повернувшись лицом вперед:
«Снег, — молча изумлялась она, — какой он, оказывается, белый. Я про это забыла. И до чего светло вдруг. Глядеть больно. Светло и чисто. И еще тихо. И, значит, все еще может сбыться. Совсем по-другому. Вот как снег…».
Инструменты сложены на дне, Лева набросил на них куртку. Лодка шла бесшумно. Бесшумно, как первый снег.
Электричка. В тамбуре стоят Ася и Виля. Стекол в дверях еще не вставляли. Мимо проносятся реки, луга, стога. Бело.
— Папа, — спрашивает отца маленький мальчик в другом углу тамбура, — отчего это дядя молодой, да лысый? — показывает на Вильку.
Ася улыбается.
— Он плохо себя вел, — подумав, отвечает папа, — и его обрили, в милиции…