Спаситель и сын. Сезон 2 - страница 4

стр.

– Видеть людей у себя в столовой? – переспросил Спаситель по профессиональной привычке психолога уточнять сказанное.

– Да, людей, которых на самом деле не было. Она с ними разговаривала. С каким-то человеком с обезьянкой на плече.

– У нее что, были галлюцинации?

Мадам Пупар, мать Габена, уже не раз лежала в психиатрическом отделении больницы Флёри. Лекарства улучшали ее состояние, но, как большинство больных, она переставала их пить, как только считала, что окончательно поправилась.

– У меня еще одна консультация, – сказал Сент-Ив, возвращая сыну телефон. – Пригласи Габена на ужин.

– Ну то-то, – одобрил Лазарь тоном, подразумевающим: «Наконец-то я слышу разумные слова».

Спаситель не нашелся что ответить. Временами Лазарь его просто пугал. Они жили вдвоем, и сын чувствовал себя не по годам взрослым. «Ничего, – успокоил себя Спаситель, – скоро у нас будет полная семья, и он снова станет ребенком».

Очередная пациентка поступила так, как призывала надпись на двери: «Стучите и входите». Она трижды постучала в дверь молотком в виде кулачка, вошла и уселась ждать в приемной, надеясь, что месье Сент-Ив не промаринует ее тут слишком долго.

– Мадемуазель Мотен?

По телефону Пенелопа Мотен сказала, что у нее «проблема, которую ей позарез надо разрулить». По лексикону и торопливой речи Спаситель решил, что имеет дело с молоденькой девушкой лет двадцати. Однако девушка пожелала выглядеть лет на десять старше, надев костюм working girl[5] с приталенным пиджаком и светлой блузкой и накрасив губы дорогой помадой. Она сидела на краешке стула, сдвинув колени и слегка повернув ноги вправо, как учили сидеть девушек, когда они еще не носили брюки.

– Итак, чем могу помочь?

Сент-Ив, задавая вопрос, невольно вздохнул. В конце рабочего дня ему так хотелось иногда услышать: «Да ничем! У меня все прекрасно!»

– А вы разве не спросите у меня адрес, номер мобильного?

Спаситель едва заметно улыбнулся:

– Я знаю, как вас зовут. Вам хочется, чтобы я получил от вас как можно больше официальных сведений?

– Да нет, мне-то что! Я думала, вам нужно…

Что это – дотошность? Обидчивость? Готовый к самым непредсказуемым реакциям, Сент-Ив поспешил перейти к сути дела:

– По телефону вы сказали о проблеме, которую позарез нужно разрулить. Может быть, мы сразу ее и обсудим?

– Да? Ну, если угодно… – отозвалась мадемуазель Мотен недовольным тоном.

– Угодно.

– Угодно что?

– Здесь обсуждают что угодно. У нас же не допрос в полицейском участке. И уж тем более не разговор со строгой мамой.

Сент-Ив сам удивился, что вспомнил древнюю, поросшую мхом шутку. Но Пенелопа рассмеялась. К счастью.

– Хорошо, я скажу вам то, чего не говорю маме. – Голос зазвучал естественно, она даже откинулась на спинку стула. – Я влюбилась в сорокалетнего мужчину. А мне двадцать шесть. Вас это не интересует, но я все-таки скажу. Разница в возрасте меня не смущает. До тридцати лет все мужчины идиоты. Но он женат, у него дети. Будем называть его… Серж. Для удобства.

– Пенелопа Мотен – тоже имя для удобства? – осведомился Сент-Ив, послушавшись подсказки интуиции.

– Как это? – спросила она, привставая с места.

– Всему интернету известна художница Пенелопа Бажьё, рисующая комиксы, и не менее известна Марго Мотен, художница-иллюстраторша. Для удобства вы с таким же успехом могли бы назваться Марго Бажьё.

Девушка слушала Спасителя с круглыми глазами и открытым ртом, будто позировала для статуи «Изумление» (назовем ее так. Для удобства).

– Как вы догадались? – пролепетала она.

– После тридцати мужчины умнеют, – напомнил ей Спаситель.

Все в этой девушке было подделкой. Она присвоила чужое имя, костюм и, возможно, даже историю про женатого возлюбленного. Неподдельным было ее присутствие в кабинете психолога, и на это была, безусловно, такая же неподдельная причина.

– Можете сохранять инкогнито, мне не важно, как вас зовут. Мне важно, почему вы пришли.

– Я беременна.

– Понятно.

– Что вам понятно?

– Это к слову пришлось. Я дал вам понять, что я вас слушаю. Прошу меня извинить.

– Извинить за что?

Спаситель тяжело вздохнул и сказал уже без всякой деликатности: