Сплоченность - страница 2

стр.

— Вот это здорово! Слышишь, Борис? Сами надо мной смеются, а я — не пикни. Как это тебе нравится?

— Тихо, не ссорьтесь, дорогие мои, — сказал Злобич и, выключив приемник, качал его разбирать. — Сергей, давай ближе лампу. Вот так держи. Так… А ты, Надейка, отверточку мне… Спасибо… Потерпите, друзья. Быть того не может, заговорит. Я теперь знаю, где корень зла. Помучаемся, зато сколько радости потом!

— Скорее бы уж, — более мягким тоном заговорил Поддубный. — Главное, чтоб не зря сидели. А то и передачу не послушаем, и на задание опоздаем — беги тогда.

— Бежать не придется. Нам надо быть у Родников к двенадцати. Так что вполне можно и передачу послушать и шесть километров пройти… Сергей, ты будешь светить как следует? Ведь я ничего не вижу.

— Виноват, браток. Косы береги, Надя! Хочешь, чтоб я их подпалил? — Поддубный поднес «летучую мышь» ближе к приемнику и, вытянув перед собой руку с часами, воскликнул: — Надо спешить! Если так, как было до войны, то через двадцать минут включат зал торжественного заседания.

— А твои часы не врут?

— Нет, Ольга. Я свой будильник каждый день проверяю… по календарю и солнцу.

Мысли всех с тревогой сосредоточились на одном: осталось двадцать минут, удастся ли наладить приемник? На пальцах Злобича, с удвоенной быстротой забегавших среди хитрых сплетений радиодеталей, скрестились нетерпеливые, горячие взгляды. В него верили, на него надеялись.

— Спокойно, друзья, спокойно, — то и дело повторял Борис, склонившись над приемником так низко, что Надя видела только его насупленные брови. — Плоскогубцы мне, Надейка… Так, хорошо… Возьми их обратно… И детальку эту на… Ах, окаянная, сколько времени на нее ухлопал, а она подвела. И как я раньше не заметил? Хорошо, что сделал запасную!.. Сергей, лампу чуть повыше. Теперь как раз. Так и держи… Спокойно, друзья, потерпите.

Злобич работал сосредоточенно и вдохновенно. Сколько времени он отдал этому приемнику! По детальке, по частичке собирал его. Полмесяца возни! А сколько волнений за один только сегодняшний день! Он решил не обедать, на куренье минутку жалел; скорчившись, не разгибая спины, целый день просидел на одном месте, напряженно работая.

— Борис Петрович! — послышался вдруг сверху сиплый голос.

— Что там такое? — крикнул Поддубный, и все тревожно оглянулись на лаз, в котором показалась голова часового Тихона Закруткина.

— Идет кто-то со стороны деревни…

В одно мгновенье перед глазами Нади встал пригорок над блиндажом и могучий вековой дуб на нем, с которого видно все вокруг: и оловянная лента реки, вьющаяся в зарослях, и силуэты строений на деревенских усадьбах, и фигура неизвестного человека, крадущегося из деревни огородами. Кто он, этот человек? Неужто блиндаж, построенный в дни фронтовых боев ее отцом, привлек чем-нибудь внимание неизвестного?

— Сюда идет? — спросил Злобич.

— Пока трудно еще разглядеть, но, кажется, к пуне.

— Так чего ж ты нам мешаешь? — опять вскинулся Поддубный. — Поджилки затряслись? Смотри получше — может это куст?

— Кусты не двигаются.

— Сергей, зачем кричишь? — сказал Злобич, не прекращая работы. — Хорошо, Тихон, продолжай следить.

Закруткин исчез, прикрыв лаз блиндажа брезентом. И почти одновременно Злобич, наклонившись к приемнику, протянул руку к колесику регулятора.

Опять щелкнуло. Шкала осветилась зеленовато-красным огоньком. В приемнике нарастал, ширился гул: нагревались лампы…

— Внимание! Говорит Москва!.. — вдруг послышался голос диктора. — Через несколько минут начнется трансляция торжественного заседания, посвященного двадцать четвертой годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.

Все порывисто, точно в испуге, отшатнулись.

— Ура-а! — вскричал Поддубный, облапив Злобича. — Наладил! Расцеловать тебя надо, дружище!

— Угомонись ты, сорвиголова! — оттолкнул Поддубного Злобич. — Забыл, что там наверху?

Приемник вдруг умолк. Злобич рванулся к нему. В это время сверху донеслось:

— Тише! Все слышно.

— Это Сергей разошелся… даже антенну из гнезда вырвал, — ответил Злобич и, торопливо, на ощупь отыскивая в темном углу блиндажа конец антенны, спросил: — Тихон, что там?