Спросить Гришу - страница 7

Где еще нашел бы драматург режиссера, который бы бросился ставить ненаписанную пьесу? Где еще режиссер нашел бы такого автора?

«Интересно, - вспоминает Марк Захаров, - что в эту авантюру устремился здравомыслящий человек с большим партийным стажем, Рафик Экимян, мой первый директор. Он распорядился шить костюмы и сколачивать декорации, когда были готовы лишь отдельные фрагменты первого акта». Таким было радиационное поле Горина.

«Тилем» стартовал новый театр - «Ленком». А с Ленкома началась не только новая эпоха в жизни Григория Горина и Марка Захарова, но открылось и очередное новое после «Современника» дыхание московской театральной жизни.

С «Тилем» театр потряс бешеный успех в 1977 году в студенческом Кракове. Актерам едва давали говорить, после каждой реплики гремели овации, к финалу в зале началось братание. После гастролей Ленкома Горин съездил в Чехословакию и объявил потом Захарову: «В Праге сейчас два национальных героя — ты и Дубчек».

Горин стал «придворным» автором Ленкома. Теперь он писал на актеров. Обращал их в свою веру, как Тиль обращал Ламме и других своих товарищей, провоцировал на новые краски, как на поступки – Янковского, Абдулова, Чурикову, Збруева, Броневого. «Тиль» и Тиль дал долгую, ослепительную жизнь Николаю Караченцову.

Захаров приобрел своего особенного писателя, с которым начал не только в театре, но и в кино создавать шутовской эпос с бессмертным героем. Озорной, бесстрашный хулиган Уленшпигель. Тонкий абсурдист Мюнхгаузен. Из года в год объявляющий собственные похороны изощренный шут-философ Свифт с печатью на устах (не первый ли в истории кино главный герой без слов?). Шут-солдат Балакирев, запросто преодолевающий границы того и этого света. Мудрый пьяница, строгий папаша, «а идише нешоме» – еврейская душа Менахем Мендел.

Все они выходили на сцену, как на бой. В этом бою погибли многие из тех, кому нет и не будет замены на подмостках. С которыми уходили спектакли. Олег Янковский. Александр Абдулов. Навсегда покинул пряное пиршество гёзов Николай Караченцов. Пал, воскрес, как многие герои Горина, и снова пал Евгений Леонов. Выйдя из первой комы великий артист заговорил монологами из «Поминальной молитвы».

Один из этих боев стал последним и для «шутмейстера», Главного Шута, игравшего с ними со всеми в самые причудливые, самые дивные, самые счастливые игры почти тридцать лет кряду, никогда не повторяясь.

Отец Горина полковник Израиль Абелевич Офштейн в войну служил и.о. начальника штаба у генерала Шатилова. Старик-генерал позванивал Григорию Израилевичу, слава сына подчиненного ему льстила. Делился воспоминаниями. Особенно любил байку, как полковника Офштейна перед каждой атакой вызывали в штаб на совещание. На самом деле никто там ни с кем не совещался, а собирались трое полковников и дулись в преферанс. Кто проигрывал, считался счастливчиком. Не везет в игре – повезет в бою. Можно догадаться, что полковнику Офштейну на этих совещаниях не везло. Он, 95-летний, пережил сына на два года.

А вот сын, как мы знаем, был крупным удачником. Игру же выбрал делом жизни. И провел ее от начала до конца виртуозно.

И Москва провожала его аплодисментами – как всех павших артистов.

У Горина были друзья. Были единомышленники. Были соратники. Была любимая. Были поклонники и фаны. Много кто у него был. Одного не было – учеников.

И никто не спросил Гришу: как вы это делаете?

Никто не узнал. Даже Шендерович.

Думайте теперь сами.