СССР имени Берия - страница 36

Отец попросил подвезти больного сына, а панок презрительно над ним посмеялся, назвав глупым быдлом, и презрительно заметив, что если Никита тут у дороги и подохнет, то на свете одним глупым быдлом будет меньше. Это, уже забытое, яркое детское впечатление вселило в Никиту не просто ненависть к угнетателям, оно вселило болезненный комплекс доказать всем, что он не глупое быдло, что он может встать надо всеми и быть умнее всех. Это болезненное честолюбие руководило Хрущевым всю жизнь, хотя он сам об этом не думал, но во имя этого честолюбия Хрущев готов был и на собственную смерть, и только это честолюбие определяло смысл его жизни.

Хрущев был, безусловно, очень умным человеком от природы, но у него был дефект: он органически имел очень бедную фантазию и не мог представить в уме ни предметов, ни ситуаций, если они не были ему знакомы из его практики, из его предшествующей жизни. То есть, если он читал или слышал о чем-то, чего раньше не видел, то текст терял для него смысл, представлялся просто набором слов и становился неинтересным. Если бы Хрущев подался в интеллигенты, то он не испытывал бы трудностей, поскольку интеллигенты просто запоминают тексты и потом их воспроизводят, не заботясь о понимании смысла. Но Хрущев был слишком умен для интеллигента – он был человеком дела, и отсутствие фантазии было для него трагичным, поскольку из-за этого ему было неинтересно чтение, неинтересна самостоятельная учеба по книгам.

А это превращалось для него в проблему. Если стоящая перед ним задача включала в себя вещи, ранее знакомые Хрущеву, то он мог творчески решить ее, но как только задача касалась областей, Хрущеву ранее не известных, то он становился беспомощен – даже читая о них, он не мог их себе представить и, следовательно, не способен был найти правильное решение. А ведь руководитель ведет свою организацию вперед – в неизвестное или малоизвестное, – ему без фантазии нельзя. Поэтому Хрущев был прекрасным руководителем, но только как исполнитель – он не годился на самостоятельную роль. Хрущев был хорош, если ему точно указывали решение – цель, которой должна достичь руководимая им организация, – да еще и проверяли, точно ли Хрущев эту цель понял. Вот тут Хрущеву не было цены: он прекрасно знал людей, хорошо в них разбирался, знал силу и слабости каждого и мог прекрасно организовать работу своих подчиненных, добиваясь от них нужных и уже понятных Хрущеву результатов. Этим и объяснялся быстрый карьерный рост этого, по сути, очень малообразованного человека, – Хрущев был прекрасный исполнитель.

Хрущев был умен и видел эту свою слабость, хотя и самому себе не хотел в ней признаться. Он очень хитро и не без коварства выбрал себе то, что называется имиджем.

Он вжился в роль такого простого сельского дядьки, умного, но неискушенного во всяких там городских хитростях, а потому требующего постоянной подсказки более умных товарищей.

И этой своей позицией Хрущев переигрывал всех.

Ему, безусловно, верили. Если умников подозревали, если о них думали, предал или нет, то о Хрущеве и мыслей таких ни у кого не возникало – как же он предаст, если он без нас беспомощен? Это же все равно как младенцу предать свою мать.

В полном смысле слова Хрущев не был коммунистом, поскольку вряд ли мог при своей фантазии представить, что это такое. Но он был, безусловно, преданным членом партии, поскольку только благодаря ей он сделал карьеру.

Он пока не хотел в этом признаться даже себе, но уже ненавидел Сталина и многих членов Политбюро по причине, в которой, собственно, сам был и виноват. Он выбрал себе роль глуповатого парня, а эта роль обязательным условием имела подшучивание товарищей. Хрущев смеялся вместе со всеми над своими глупостями, и это только поощряло насмешки.

Если бы он обиделся, то все насмешки бы прекратились, но Хрущев боялся потерять имидж простака, и ему приходилось терпеть. Подшучивал над ним и Сталин, уверенный в искренности Хрущева, не представляя, какое бешенство в груди Хрущева вызывают такие шутки.

И лишь его друг, простодушный Берия, несмотря на то, что он, по мнению Никиты, был умнее всех в Политбюро, относился к Никите, как к другу -искренне уважая его даже тогда, когда и сам Хрущев понимал, что наговорил или натворил глупостей.