Стадион - страница 17
Майор и лейтенант, оба в полной парадной форме, с орденами и медалями на груди, неторопливо шли к своим местам. Шартен впился в них глазами. Ом с любопытством разглядывал приветливое лицо уже немолодого майора, его тронутые сединой волосы, спокойные серые глаза. Казалось, майор заранее знал все, что может произойти в этом театре, и ничем удивить его было нельзя, ибо таких пьес он уже видел немало. Его спутник, совсем молодой лейтенант, видимо, немного волновался. Сев на место, он принялся разглядывать публику в партере, потом перевел взгляд на ложи, увидел Шартена и что–то сказал майору. Тот тоже посмотрел на писателя. Взгляды их встретились.
По залу, будто дыхание ветра, прокатился сдержанный шум — появление советских людей вызвало чуть ли не сенсацию в театре. Все знали, куда направлено острие этой пьесы, и ожидали скандала.
Спектакль начался в полной тишине, и через некоторое время Шартен понял, почему директор так заботился о подборе публики. В пьесе все осталось без изменений, режиссер не прибавил и не выкинул ни одной реплики, но расставил ударения так, что антисоветская линия оказалась выдвинутой на первый план. Шартен не узнавал своей пьесы, хотя ни одно слово не могло вызвать у него возражений.
Среди большинства публики спектакль имел полный успех. Во время действия то и дело раздавались аплодисменты, актеров шумно вызывали после каждого акта.
Спектакль окончился под бурные овации всего зала. Как только опустился занавес, директор влетел в ложу и потащил автора на сцену. Шартену пришлось идти раскланиваться.
Он вышел, окруженный актерами, на середину сцены, поглядел в зал и прежде всего нашел взглядом знакомые места в третьем ряду. И снова глаза его встретились с глазами майора. Офицер смотрел на него весело, с откровенной насмешкой.
Шартен обозлился.
«Что, не понравилось? — подумал он, глядя прямо в глаза майору. — Слушай, как мне аплодируют!»
Но советские офицеры не стали слушать, а поднялись с мест.
Аплодисменты оборвались. Зал притих. Все ждали каких–то событий. Что–то будет?
Но ничего сенсационного не произошло. Майор и лейтенант спокойно пошли к выходу. На золотых погонах блестели пятиконечные звезды.
И вдруг откуда–то сверху донесся громкий голос:
— А кто первый пришел в Берлин? Кто выручил союзников под Арденнами?
Шартена бросило в жар. Вся кровь прилила у него к затылку и даже потемнело в глазах.
«А кто форсировал Ла–Манш?» — хотел сказать Шартен, но не смог и только глотнул воздух, стукнув зубами, как собака, ловящая муху.
Директор встревоженно взглянул на него, но Шартен уже овладел собою — тьма в глазах исчезла. В наступившей тишине отчетливо слышались шаги советских офицеров по паркетному полу.
Первыми опомнились актеры. Они зааплодировали автору, и порядок был восстановлен.
На другое утро Шартен проснулся гораздо позже, чем обычно. После спектакля пришлось пригласить в ресторан режиссера, директора и нескольких актеров Небель–театра. Было много выпито, и теперь у Шартена гудело в голове и ныло в правом подреберье — проклятая печень давала себя знать.
Он вспомнил вчерашний вечер. Перед глазами сразу же возникли золотые погоны на плечах советских офицеров, в ушах раздавался голос с галерки, вспомнилась настороженная тишина в зале и ровные, чеканные шаги по паркету.
Шартен поежился под одеялом. «Какой болван этот директор — не смог как следует организовать подбор публики для премьеры», — подумал он, забыв, что вчера сердился из–за этой самой «организации».
Он оглядел комнату. Шарль сидел в кресле, обложившись газетами, и, видимо, с нетерпением ожидал пробуждения отца. В номере пахло пылью, одеколоном и свежей газетной краской.
— Что делается в газетах, отец, ты себе не можешь представить! — сказал Шарль.
— А что там делается? — сердито спросил Шартен, разминая затекшую шею — после выпивки у него всегда болел затылок.
— Знаешь, если в Берлине и есть человек более знаменитый, чем ты, то я его еще не заметил, — торжественно заявил сын.
Шартен фыркнул. Он хорошо представлял себе, что там могло быть написано.
Не поинтересовавшись газетами, он прошел в ванную и долго сопел там, бреясь и умываясь. Звенела бритва, срезая жесткую щетину. Затем налил в ванну ледяной воды, поежился, потом все же выкупался и, почувствовав, что боль в затылке проходит, вышел к сыну.