Стадион - страница 19

Внешний облик Шартена произвел на генерала не слишком приятное впечатление — хмурый взгляд, мясистый нос, копна всклокоченных волос с ясно обозначенным кружком от тугого ободка берета. Смотрит настороженно и подозрительно, словно ждет какого–то подвоха. Но это пустяки, сейчас мы развеем эту настороженность.

Разумеется, досадно, что при первой же встрече сразу придется заговорить о деле, но, может, так будет даже лучше. Все эти французы, даже самые знаменитые, не могут уразуметь великих задач, стоящих перед американским командованием в Европе. Что ж поделаешь, им всегда недоставало чувства ответственности перед историей и понимания американских масштабов. Даже удивительно, как они сумели когда–то у себя в Париже устроить эту знаменитую революцию? Об этом надо будет подумать как–нибудь на досуге.

Что касается генерала Стенли, то в последнее время он был переполнен чувством ответственности. И, по правде говоря, было бы даже странно, если б человек, которому подчиняются не только города и провинции, но и целые народы, не испытывал такого чувства. Прав–да, теперь это стало сложнее, чем в первые послевоенные годы, но все же немцы безропотно подчиняются любому его приказу. Конечно, не следует забывать, что немцы — великий народ, потенциальной силой которого никоим образом нельзя пренебрегать, поэтому все приказы должны быть основательно продуманными, чтобы какой–нибудь Шартен, работая над биографией генерала, мог с полным правом поставить имя Арвида Стенли рядом с именами не только полководцев, но и выдающихся дипломатов. Так будем же приветливы и любезны с этим современным летописцем. Говорят, будто работа писателя целиком зависит от вдохновения. Весьма возможно, хотя, что такое вдохновение, трудно себе представить. Очень вероятно, что некоторое влияние на эту психологическую категорию оказывают деньги. Генералу доводилось слышать, что за деньги, правда немалые, удавалось купить вдохновение знаменитых актеров. Неизвестно, как относятся к этому писатели, а в частности этот колючий Шартен, и, очевидно, не стоит заговаривать о деньгах, хотя, вообще говоря, такой подход Стенли считал самым правильным. Что ж, пока затеем приятную беседу на, так сказать, нейтральной почве. Если разговор на высокие литературные темы окончится упоминанием о значительной даже для такой знаменитости, как Шартен, сумме, это произведет хорошее впечатление и создаст приятную атмосферу.

А сейчас надо предложить ему выпить — это старое испытанное средство и неплохое начало для дружеской беседы.

— Я чрезвычайно рад знакомству с вами, господин Шартен, — весело произнес генерал и осторожно и почтительно взял гостя под руку, помогая пройти в двери. — Прошу сюда. В такое время дня стаканчик вина никак не может повредить беседе джентльменов.

Они сели за стол на просторной веранде. Старинные витражи, вставленные вместо стекол в окна и двери, бросали на все фантастические разноцветные блики. Шартен, будучи знатоком старинного искусства, с первого же взгляда определил, что эти витражи, изображающие библейские сюжеты, перенесены сюда из древних немецких церквей. Генерал поставил на стол несколько бутылок, тарелочки с цедрой, сахаром, корицей и еще какими–то приправами, большую хрустальную вазу, наполненную кубиками льда, и блестящий «шэкер» — сосуд для смешивания коктейлей.

— Вы какой предпочитаете? — спросил Стенли таким тоном, словно это и являлось главной темой их разговора.

— Если разрешите, я буду пить чистый коньяк, — у меня старомодный желудок, с утра он не переносит современных взрывчатых смесей.

— Мой вкус! — весело засмеялся генерал, наполнив рюмки золотистой жидкостью, произнес: — За блестящий успех вашей пьесы!

Шартену на секунду показалось, что генерал над ним смеется. Он пристально взглянул на Стенли. Лицо генерала было приветливым и серьезным, без тени насмеки. Шартен успокоился и выпил.

— Этот блестящий успех непременно нужно закрепить, — сказал генерал, и Шартен не понял, относятся ли эти слова к коньяку или к новой пьесе.

— Вы о чем?

— Я думаю… — Генерал немного помолчал, подняв свою рюмку, выпил коньяк и продолжал: — Я думаю, вам следовало бы сейчас же написать еще одну пьесу, а мы поставим ее не только в Берлине, но и в Америке.