Станислав Говорухин - страница 9
Место встречи изменить нельзя
Десять негритят
И наконец, пример ну фантастический. Об этом вообще мало кто знает — о фантастически благородной и фантастически красивой дружбе Станислава Сергеевича с Сашей Кайдановским. Саша Кайдановский был очень трудный человек. То есть для меня-то он не просто нетрудный, а сверхлегкий. А вот многие мне говорили, что, мол, с Кайдановским вообще очень трудно общаться, он высокомерен, он вообще никого не дослушивает до конца. А тут еще я представил себе, когда Таня мне сказала, что Кайдановский там снимается… Как же они? Они же с Говорухиным — два скорпиона, они же съедят друг друга! Как? Как они? Как Говорухин с Кайдановским? И Таня говорит: «Ты знаешь, как-то Саша с таким удовольствием снимается, и с ним так легко, так здорово сниматься, и очень у него, по-моему, все хорошо получается». Во всяком случае, для меня это такое какое-то откровение… Кайдановский здорово делает все, потому что Слава есть, потому что все это Славой сделано. И вот, когда картина закончилась, там же началась вся эта политическая дребедень, которая до сих пор вообще продолжается. Кто прав, кто виноват. «Я сказала, я мазала…» И в прошлом году еще кто-то… А кто-то вообще пропускает мимо ушей и все, и живет себе так, как жил и как там мама родила, а Бог правил. А кто-то очень даже в эту историю лезет, и я не думаю, чтобы Станислав Сергеевич куда-то лез, он не из тех людей, которые куда-то лезут. Но как-то его жизнь все время направляет в самые такие узловые моменты этих вот «сказала-мазала», «думала-считала», а получилось вот так. И в этом смысле он был прямой противоположностью Кайдановскому, который не то что не любил, а даже презирал все это дело.
Видимо, это от предчувствия того, что жизнь будет очень короткая, он очень высокой мерой мерил счастье ежедневной жизни.
А Говорухин все время оказывался в эпицентре всех политических событий и всей этой политической дребедени. Он там все время оказывался. И я вдруг узнаю, кажется, от Саши… Мы, говорит, знаешь, с Говорухиным решили вместе дом строить. Я говорю: «Как дом строить?» А Говорухин говорит: «Ну, вот же мы один дом хотим построить для двух семей, для меня и для Саши». Я говорю: «Как? Вы вместе жить будете?» — «Да». Я говорю: «Да вы же там друг друга вообще… убьете!» — «Что? Ты что? Более приятного человека я не знаю…» Вот такого про Сашу мне никто не говорил. То есть говорили: талантливый, говорили: умный, говорили: начитанный и говорили все что угодно, но чтобы сказать: более приятного человека, чем Саша, — никто не говорил… Это мне сказал Говорухин. И он ощущал эту Сашину приятность, а Саша был исключительно приятным человеком, потому что он был настоящий, исключительно невыдуманный. Поэтому вот эта формулировка «исключительно приятный» — она самая что ни на есть ясная.
Слава снял несколько совершенно удивительных картин, политических картин. Вот самая его общественно-политическая картина — это, по-моему, картина о Солженицыне. Это как в случае с Владимиром Семеновичем: нужно было как-то договориться, уговорить абсолютно нелюдимого Солженицына, который совершенно и абсолютно не хотел никаких картин о себе, так же как он не хотел никому понравиться или не понравиться. И тут появился Слава. И вдруг, вы понимаете, каким нужно обладать внутренним миром, какой внутренней нефальшивостью для того, чтобы такого человека, как Александр Исаевич, убедить в том, что им нужно поговорить вместе? Что от этого будет польза, большая польза не Славе и не Александру Исаевичу, а людям. И вот так же, как с остальными дружбами Станислава Сергеевича, обернулось дело с ним: Александр Исаевич не просто знал и помнил Славу — он даже испытывал некоторую нужду время от времени с ним пообщаться. И они общались. Это в то время, когда все мы говорили: «Зачем ты сделал это, Слава?» — «Чтобы посмотреть на выражение ваших лиц…»
В последние годы мы тоже много встречаемся и много видимся. Мы смотрим картины друг друга, обязательно смотрим. Мы переживаем какие-то трагические вещи, когда вдруг ощущаем необыкновенную близость друг к другу. Ну вот когда ушел из жизни Валерий Давидович Рубинчик, мы поняли, что это лично мы с ним вдвоем осиротели. Так же как осиротела его семья. Вот до такой степени вот это студенческое братство переросло в близость судеб.