Старая проза (1969-1991 гг.) - страница 9
— Полегше вроде?
— Хорош, — говорит Прохоров, второй пилот. — Обдувает. Слушай, как Наташка? Жениться не надумал еще?
— А куда спешить-то? — говорит Гузик.
— Попробуй, жени такого, — хмыкает Крымов. — Задачка!
Но его перебивает начальник службы перевозок по УКВ-станции:
— 86015-й! Погрузку блока питания, багажа, пассажиров начинаю.
Уже заправлены баки, сейчас приедет бригада бортпроводниц, блокпитовцы втащат по галерейке контейнеры с едой и льдом, и повалят, загалдят пассажиры: дамочки в пестрых платьях, ребятня, морячки, офицеры, интуристы — загорелая с юга, шумная, чуть-чуть разволнованная скорым отлетом публика.
Вот и бригада. Из «рафика» выскакивают, все в синих формах, пять девчонок.
Гузик, улыбаясь во весь рот, приветствует «хозяек воздушного дома»:
— Салют, девочки! Ирочка, что ты как неживая! Что, уже заморилась? Еще не то будет. Откуда знаю? Хм, теоретически.
— Ох, трепач, ох, артист! — смеются бортпроводницы и смотрят с обожанием. Чуть подмигнув, он поворачивается и уходит в пилотскую.
Усаживается в свое левое кресло фундаментально. Прикидывают с Прохоровым схему центровки. Машина нагружена изрядно, маршрут дальний. Будет тяжелый взлет.
Получив команду, выруливают на предварительный старт, Лешка Гузик оборачивается к инженеру:
— Молись, старина.
На земле их голоса пошла писать губерния в магнитофонной комнате.
— Первое… — нудным голосом начинает Матвей, — расстопорить рули…
И так все пункты карты обязательных проверок. На земле по такой же карте следят, чтоб экипаж ничего не забыл и не пропустил.
С командно-диспетчерского пункта, с верхотуры шестигранника, приходят слова:
— Проверь рули, закрылки, взлет разрешаю!..
Гузик подмигивает второму пилоту, снимает носок ботинка с тугой планки тормозов и выводит вперед дроссели тяги — все четыре — на взлетный режим турбин.
В середине тракта — большого окончательного прогона передачи, генеральной репетиции перед выходом в эфир, Наташа, сидя за пультом, нет-нет да и взглянет на часы. Без двадцати три. Совсем уже скоро… Хорошо, что никто не может узнать ее мыслей. Да и кому до них дело сейчас, когда идет тракт, самая запарка, самая нервотрепка.
Мелькают голубые мониторы, горят красные лампочки на камерах, и вроде все неплохо, но каждую секунду может быть сорван с таким трудом набранный легкий ритм, и начнется ругань, крики, беготня, режиссер сцепится с редактрисой, а Эмма Генриховна сегодня не в настроении. За толстым стеклом аппаратной залитая светом студия Б-500. Идет монтаж кусков программы о нефтяниках. Операторы работают сегодня четко, мало завалов и нахлесток, дикторы пока — тьфу, тьфу — без «ляпов», не волынят и не спешат, все по графику. Главное сейчас — чтобы не было заминки. Если все кончится, как началось, передача будет игрушечка.
— Стоп! — не своим голосом кричит в микрофон Эмма. — Где фото? Витя! Третья камера!
Витька начинает лихорадочно водить камерой влево-вправо, искать трубой объектива фотографии на барабане.
— Есть! Есть картинка! Поехали…
Без четверти три. Он уже сидит в своем громадном белом самолете, готовится лететь в рейс. О ней он и думать забыл. Ну и хорошо, все правильно, все законно. Ей самой тоже ни к чему держать в голове его самолет, рейс, полет.
— Снегирева! — Эмма срывает очки и грохает на столик. — Что-то не так с текстом.
— Почему? — вздрагивает Наташа. — По-моему, нормально.
— Внимание, дикторы, последний абзац еще раз…
— Не было печали… — «звуковик» отгоняет назад пленку и стыкует абзац. Взмах руки…
«…Вот и Аветик Ширамбаев не знал в юности, что станет добытчиком черного золота. О чем мечтали его сверстники-мальчишки? Быть летчиками, мчаться в поднебесье, ни о чем другом они и слышать не хотели…»
— Гос-споди… муть зеленая… — шипит Эмма. — Я говорила: выкинуть это сопливое «поднебесье». Не послушали — радуйтесь!
Наташа, как автор текста и ответственная за программу, делает вид, что не слышит.
— Снегирева! Я вырезаю «поднебесье».
Наташа кивает: ладно, кромсай. Пусть. Пусть текст двадцать раз читан-перечитан, правлен, резан, сокращен, отжат. Пусть.
Эмма радостно шмыгает носом. Стучит по микрофону: