Старик - страница 4

Старик выслал из комнаты Василия, долго ждал, пока на дворе затихнет собачий лай, долго вслушивался в тишину и поглядывал на дверь, потом быстро гусиными своими лапками отодрал с письма сургучную печать и развернул бумагу.

Знакомыми, плохо увязанными буквами на бумаге нацарапано было без подписи:

Агриппина Авдеевна госпожа Шишкина из девиц на Московском взвозе в доме коллеж, ассе. Болдина наискосок семинарии пониже.

Мирон Лукич осветился улыбкой. Она была неподвижна, Мирон Лукич словно забыл о ней, от напряжения слезы блеснули на его веках. Потом он сунул письмо под себя и громко позвал:

— Васька!

И, когда появился Василий, Мирон Лукич поощряюще и ублаженно сказал:

— Ах, пентюх!

Он осмотрел его с головы до ног.

— Растяпа! — проговорил он с удовольствием. — Рохля! Ну, что стал?

Мирон Лукич засмеялся.

— Ступай, болван, подай чаю. Да достань рому из этажерки. Да позови Павла Мироныча, спроси, может, он тоже хочет рому.

Он повторил:

— Пентюх!

И опять засмеялся.

Вторая глава

Соль шла с Елтонского озера, из-за Волги, как только устанавливался санный путь. Тысячи подвод приходили на Елтон и ползли назад к Волге, снежной пустыней, рассаживаясь на поворотах дороги, как поплавки сети, натянутой течением реки.

Веснами соль грузилась на косоушки, караваны суденышек плыли под парусами, тянулись бечевою против воды, в Саратов.

Летом купцы и подрядчики, очистившись от пошлин, взяв на торгах: поставки, ездили на Елтон облюбовывать новые участки промыслов, подписывать сделки.

Старший сын Гуляева — Петр — с болезни отца правил почти всем делом, не раз бывал на Елтоне и этим летом возвращался с озера домой удачливый, сосредоточенно покойный, степенный не по годам: дела были хорошо слажены, все сошлось колесом к колесу.

Но дома ждало Петра Мироныча расстройство. Колёса, оказалось, сильно покоробило, и опытное ухо сразу разобрало угрожающий треск.

— Что же он, так ни словом и не обмолвился? — спросил Петр у младшего брата, выслушав рассказ об отце.

— Хоть бы словечком, — сказал Павел. — Только что два раза меня ромом попотчевал.

— Ласковый стал?

— Павлуша, да Павлуша!

— Ясное дело, — решил Петр. — А Денисенко что?

— Много с него возьмешь: хохол! Все на ужимочке.

— Ладно, — сказал Петр, — пойду докладывать.

Доклад его мало занимал Мирона Лукича. Старик слушал молча, облизывая губы, точно они клеились от сладкого, и только под конец в пустом, водянистом его взгляде словно скользнул мимолетный смешок.

— Стало-быть, в полном порядке? — спросил он. — Ну, слава богу. Поди, Петруша, цалуй.

Петр нагнулся, поцеловал отца в подставленную щеку, отступил назад.

— У нас тут тоже слава богу, — сказал Мирон Лукич. — Верно я говорю, Павлуша?

Павел промямлил:

— Слава богу.

Старик рассмеялся, по-очереди взглянул на сыновей, вдруг оборвал смех и, точно изумившись, что около него все еще кто-то стоит, кончил разговор:

— Что еще? Ступайте к себе.

Он посмотрел сыновьям в спины. Они были одинаковы: широкие лопатки выпукло обозначились на поддевках, придавленные тяжкими дугами плеч.

— В отца, — прошептал старик и не то с вызовом, не то одобрительно мотнул головою на дверь.

Братья стояли друг против друга, опешив. Старший нашелся первый, сказал:

— Без Денисенки не распутаться.

— Нужны деньги, — отозвался Павел.

— У меня есть.

— Он балованный. Дешево не отделаешься.

— Хватит. Пойдем.

И они пошли.

Денисенко держал извозный и ямской двор, почти весь перевоз через Волгу был у него в руках, лошади его славились, с легкою доводилось ему бывать и в Пензе и в Тамбове, ямщиком он был отменным.

Двор стоял на краю оврага, за Казанской церковью. Навоз из конюшен и со двора валили в овраг, оттуда поднимался тепло-сладкий парок тлена, и все вокруг дышало этим парком, плавало в нем и утопало.

Как все покровские хохлы, Денисенко коверкал свою речь, мешал ее с кацапской, говорил враспевочку, точно приседая в конце слов. Он прыгал на одной здоровой ноге, подобрав больную по-куриному, под живот, и открещивался:

— Це-ж откуда мне ведать, що вин замышляет?

— А о чем ты ему писал письма? — мрачно допытывался Петр.

— Письма? Оборони меня, царица небесная! Слыхом не слыхал про письма!