Старое русло - страница 26

— Подземелье?

— Что? Я сказал так? Действительно, внизу колодец походил на подземелье: он обвалился, и я был как в пещере.

— Скоро вы скажете, что были в таинственном гроте, на дне которого лежат сокровища, на стенах свода сверкают алмазы, и вам чудились волшебницы-феи.

— Н-нет… Этого я не скажу. То-есть, как раз хочу сказать о фее. Это — вы…

— Ну, конечно, сочинитель, и сентиментальный. Откуда у вас такое? Человек, несомненно, мужественный и вдруг сентиментальность. Странно, как это может сочетаться. И мне думается, нет ли тут фальши… Я хочу понять вас. Расскажите о себе — как вы росли, где воспитывались?

— Где я воспитывался? Среди людей. Я не знал отца. Он оставил семью, ушел. Говорят, он был плохой человек. Судить его теперь поздно: его нет в живых. Мне мало пришлось жить и с матерью — она рано умерла. Может быть, то, что вы называете сентиментальностью, сочинительством, — я не обижаюсь на это — перешло ко мне от матери. У нее было нежное, любящее сердце. К тому же она была, по-современному сказать, композитором и, говорят, очень талантливым. Она сочиняла мелодии для домбры. Я помню ее, она играла и пела, радовалась песне и плакала. У нее был туберкулез…

Еще я помню, перед смертью она просила своих сестер — одна умерла во время войны, другая с внучатами сейчас в ауле, — не брать к себе меня, а отдать в детдом. Мать боялась, что в чужой семье меня будут обижать…

Я рос среди русских ребятишек и учился в русской школе, потом поступил в институт. В детдоме и в интернате я был одиноким. Я много читал и выбирал такие книги, которые уводили меня в жизнь, где подобные мне сироты и вообще обездоленные люди мужественно проходят через все лишения, совершают смелые поступки, и в один прекрасный момент становятся вровень с лучшими людьми, а то и выше. Я был почему-то уверен, что среди многих моих сверстников только для меня судьба в будущем приготовила что-то необычайное и у меня будет необыкновенная жизнь. Но годы идут, и пока ничего выдающегося не произошло. Остается только надеяться… И я буду жить верою в свое счастье. Какое оно, я еще точно не знаю, но прихожу к выводу, что все, что случается, — к лучшему. Подтверждение — эта ужасная история, чуть не гибель, — но я вознагражден тем, что, может быть, благодаря ей мы с вами ближе познакомились, разговариваем сейчас, как хорошие друзья, а это уже счастье для меня. Расскажите теперь о себе.

— Мне нечего рассказывать, Алибек. В моей жизни не было трагедий, несчастий, и порой думается, что за это еще придется рассчитываться.

— Вы будете всю жизнь счастливы, Лина.

— А в чем, по-вашему, счастье?

— В любви, в хорошей семье, обеспеченной жизни, в здоровье и, конечно, в работе, которая приносит удовлетворение. Все это у вас будет.

— Не много ли?

— Вы достойны всего этого. И я предсказываю вам, что так оно и будет.

— Довольно пророчествовать, вы наговорите… Ах, я совсем и забыла, что вам нельзя говорить, волноваться. Плохая из меня сестра милосердия, а мне хочется быть для вас хорошей сестрой милосердия. Ведь я в долгу у вас. Если бы не вы, как знать, чем бы кончился для меня солнечный удар. Я не сказала вам слов благодарности. А теперь я могу это сделать без слов.

— Теперь я начинаю думать, что не все к лучшему. Грустно становится. Лучше бы мне быть как можно дольше в долгу у вас.

— За добро платят добром. Но оставим этот разговор, Алибек. Я сейчас принесу вам обед.

— Подождите, Лина. Надо окончить разговор. Вы признаете определенный долг и готовы ответить только той же мерой, так я вас понял?

— Нет, это будет неправильно. Есть такое, что не поддается оценке. Вы, вероятно, хорошо знаете восточную поэзию. Тогда должны знать и вот эти стихи:

При первом взгляде на раскопки можно и в самом деле подумать, что два десятка здоровых мужчин занимаются совершеннейшими пустяками. Рабочие, орудуя кто киркой, кто лопатой, копают землю, кладут на носилки и, ненужную и даже лишнюю, относят в сторону; сотрудники профессора ходят по раскопкам, как грачи на пашне, то и дело нагибаются, выклевывают что-то только ими видимое и им нужное, сосредоточенно рассматривают в лупу, отбрасывают, либо прячут в пакеты. Кости, черепки посуды, уголь и зола тысячелетие назад потухших очагов — вот находки, но они собираются, как великая ценность.