Старопланинские легенды - страница 14

Двор наполнился всадниками. Тут был весь преследовавший Косана отряд. Удивленные пожаром, а еще более присутствием Ранки, которую они, хоть и укрытую плащом, сразу узнали, всадники теснились на узком дворе, и отсветы огня играли у них в зрачках, заливали их лица, их испуганных коней. Отвесно и прямо торчали длинные копья, ярко блестели кривые сабли. Глаза всех были устремлены на султана: что он скажет? А султан стоял возле Ранки, покрытой его желтым атласным плащом, и, наклонившись к ней, слушал, что она тихонько говорила ему. Потом он выпрямился и что-то приказал. Двое соскочили с коней и, пройдя сквозь пламя, потерявшись в дыму, вошли в келью, где находились Косан с Драготой. Они вытащили их обоих, полуобгоревших, окровавленных, мертвых, но по-прежнему вцепившихся друг в друга.

Трупы разняли и положили на каменные плиты двора. Мужественным, тяжелым шагом подошел к ним султан. Остановился сперва перед Драготой, но лицо его искривила гримаса отвращения; он пнул его ногой и отошел. Остановился перед трупом Косана. Озаренный светом пожара, без плаща на плечах, Хаджи Эмин казался еще тоньше и стройней; над зеленой чалмой его спереди торчало павлинье перо. По привычке захватив рукой свою рыжеватую бороду, он наклонился и стал смотреть на Косана, такого же огромного и страшного, каким он был при жизни. И долго стоял над ним в раздумье.

Прошло более двадцати лет. Место, где стояло «Било», поросло бурьяном и крапивой. Никто уже не думал о том, чтобы вырвать Ранку из рук Хаджи Эмина. Он никуда не пускал ее, никто не мог ее видеть. Умер ее отец — султан не сжалился, не пустил. Прошло еще несколько лет — скончалась и Марга. Словно столетний дуб обрушился и упал. Все говорили о покойной. Помнил ее и Хаджи Эмин; сердце его смягчилось, и он отпустил Ранку в последний раз повидаться с матерью. Но и на этот раз не оставил одну. Он послал с ней двух сыновей своих, рожденных ею, двух статных, крепких молодцев. Один ехал по одну сторону матери, другой по другую. Самая верная стража.

Сей фонтан Хаджи Вылко, сына Пенова, сооружен в лето 1783.

Надпись на фонтане

Цыганка Калуда продавала всякую безделицу — больше для того, чтобы не слыть попрошайкой: белую и красную глину, земляное мыло, сушеный кизил, веретена. Сбывать все это было нелегко, бабы торговались, норовили заплатить поменьше, а многие и вовсе не покупали. Но старая цыганка заметила, что дела шли лучше, когда с ней ходила ее дочь Божура.

Девочкой Божура в холодную погоду дрожала всем телом, как учила мать, и женщин брала жалость. В сущности, под этой жалостью скрывалось удивление, откуда у какой-то цыганки вдруг такой славный малыш. Но теперь Божура стала уже девушкой. Большие черные глаза прежней зябкой цыганской девчонки глядели дерзко, задорно, тело стало тонким, гибким, расцвело, как дикий шиповник… И только ради нее, ради ее смеха и ее красоты, покорявшей всех будто силой волшебства, женщины, всегда такие скупые, брали дешевый товар Калуды, щедро платили ей. Даже набавляли, движимые мучительным чувством, в котором им не хотелось признать зависти.

А Калуде это было на руку. Наконец-то нашла она талисман, обеспечивающий бойкую торговлю, и надо, чтобы дочь всегда ходила с ней. Но Божурой не больно покомандуешь. Прикрикнешь на нее — а она тотчас повернется спиной и делает, что ей вздумается. Особенно весной. «Март в дом, а мы — на двор», — говорят старые цыгане, греясь на солнышке. А Божура — та просто шалела: глаза сияют, тело не чувствует одежды; вся она полна радости жизни, как плодовые деревья, пьяна солнцем, как пчелы, что гудят вокруг цветущей яблони. Начинала бегать по соседям — смешила стариков, играла с детьми, увлекала за собой вздохи и пламенные взгляды молодых цыган.

Не действовали ни просьбы, ни угрозы матери. Поднимались свары, какие можно услышать только в цыганском доме. И если Калуде удавалось в конце концов уговорить ее, то по большей части лишь пообещав, что они зайдут к Хаджи Вылко.

Божура любила ходить туда. Когда еще маленькой, держась за материнскую юбку, она входила на широкий двор, окруженный высокими стенами, то невольно таращила глаза от удивления перед старыми самшитами, виноградными лозами, пробившимся между каменных плит базиликом. А когда иной раз, под праздник, вынесут, бывало, во двор весь домашний скарб, так от ярких красок ковров и подстилок, золотого шитья и атласа дорогих одежд, от всего этого богатства у нее дух захватывало. Но больше всего дивилась она розовым веткам вербы от гроба господня — чудного дерева, которое росло во дворе только у одного Хаджи Вылко.