Старостёнок - страница 15

- Дядь Фома!

Полицай вздрогнул.

- Дядь Фома, ты чего, забыл? Кабинет-то у нас там вон, за сенями.

Соленый повернулся, засмеялся раскатисто. И неторопко, вразвалку пересек двор, скрылся в низенькой, тесной будке.

Панька, высвободив из кармана влажную руку, взял приткнутую к стене лопату, принялся скалывать лед с приступок.

Вышел из уборной Соленый нескоро. Проходя мимо Паньки, наклонился к нему, обдавая запахом чужого табака, сказал с усмешкой:

- Ну что, старостенок? Всегда так-то под ногами путаешься?

Панька выпрямился, наливаясь озорной силой, сказал неведомо зачем:

- А Москву-то немцы, видать, не взяли еще. Да где, слабо им!

- Ты почем знаешь?

Ответ у Паньки на этот вопрос был загодя продуман:

- Если б взяли, тогда б замирение вышло и война б кончилась. Зачем бы вы тогда летчика искали-сам бы объявился. И я, поди-ка, уже в школу пошел бы, а то вон год пропадает.

Соленый почесал за ухом, запахивая на груди полушубок, сказал раздумчиво и дружелюбно:

- Не так скоро, Паня. Бонапарт - и это общеизвестно, на скрижалях истории записано - тоже Москву брал. Но этим та война не кончилась, исход ее для Бонапарта был печален.

- А вдруг?..- Панька осекся, не договорил, но Соленый понял его.

- Ничего не вдруг, Павел Парамонов. Теперь этот номер не пройдет. На Гитлера вся Европа работает, а Россия одна. Америка с Англией что?- за большевиков выступят? Как же, жди! Они сами на Советы зубы точат. Так что спета песенка Советов.

Соленый, похоже, оседлал любимого конька и в карьер его пришпорил.

- Ты вот, Павел Парамонов,- распаляясь, продолжал он,- историю в школе освоить не успел. А я зубы на ней сгрыз. И так скажу тебе, со всей прямотой скажу, ибо прямоту уважаю: любая империя сама себе гибель готовит. Вот древний Рим возьми. При императоре Траяне все - блеск, богатство, территория. Взлет, венец, одним словом. А при наследнике его, Адриане, развалилось все, ничего от былого могущества не осталось. Так и Советская Россия - тоже в своем роде империя. Народы в ней всякие жили, разноязыкие, разноплеменные, чужие друг другу, и власть, по сути, на штыках держалась. Не может жить такая власть, как дважды два-четыре, не может. Диалектика, дорогой мой.

- Так у нас же императоров не было, у нас Союз, - чувствуя какую-то неправоту в словах Соленого и не умея ее оспорить, возразил Панька.

- Э-э, мал ты еще рассуждать. Вырастешь - поймешь.

Соленый протянул Паньке руку, прощаясь, сказал:

- В волость поеду. Выйду на дорогу, поймаю транспорт какой-нибудь попутный. Отцу, как приедет, скажи, чтоб Бродягу накормил, а потом ко мне свел. Да не забудь.

Поскрипывая обтянутыми коричневой кожей белыми войлочными бурками, поднялся на крыльцо. Задержался чуть, закуривая.

- Ты, Павел Парамонович, мужиком смышленым растешь. Думаешь. Это, брат, хорошо. Однако привыкай мыслить большими категориями.

Что там не говори, а обращение по имени-отчеству - никто и никогда, кроме Соленого, не величал так Паньку: Павел Парамонович!-и серьезность бывшего между ними разговора, и похвала солидного человека вроде бы польстили пареньку.

Он стоял, улыбаясь, прислушиваясь к шагам Соленого на скрипящем снегу. Вскоре стихли шаги.

- Однако врешь ты, Фома Фомич, обломают немцы зубы-то об нас. Ошибся ты тут маленько! -сказал Панька, с силой втыкая лопату в снег.

Он пересек двор, залез на сеновал.

- Ты, Егор Иванович, закопайся в сено поглубже,- посоветовал он летчику.- А я партизан схожу поищу. Никому, кроме меня, не откликайся.

- С кем ты разговаривал, Паша?

- Полицай приходил, Соленый. Ушел уже. В волость поехал.

- Смываться мне надо, Паша. Как можно скорее.

Что-то щелкнуло в руках летчика - должно, пистолет на предохранитель ставил.

- Никому не откликайся,- повторил Панька.

На дверь сарая навесил он огромный приржавленный замок. Отец,- в случае,

Бродяге сено понадобится,- знает, где ключ взять.

А другим на сеновале делать нечего.

Лыжи напористо бежали по снежному насту. За Панькиной спиной остались снежные нахлобучины незнамовских крыш, заиндевевшие осокори, родная изба. Впереди, за оврагом, чуть пробилась сквозь белесую муть синева леса.