Старые долги - страница 7

Результат, полученный сегодня Билибиным в лаборатории, был всего лишь узким мостиком, перекинутым между старыми и новыми представлениями и возможностями, открывшимися перед ярцевскими энтузиастами, да и то мостиком весьма шатким.

Иннокентий Павлович не обольщался. Однако он сделал вид, что разделяет общий энтузиазм, и всем, кто подвернулся под руку — подвернулось человек двенадцать, — предложил отметить успех, устроить небольшой сабантуйчик. Предложение было с радостью принято; тотчас кто-то побежал в кулинарию за шашлыками, кто-то в гастроном за вином — часа не прошло, как все было доставлено, рассовано по карманам и портфелям.

Иннокентий Павлович задерживался. Спустившись по лестнице, он увидел в вестибюле Гену Юрчикова, подскочил к нему обрадованно:

— Ты с нами?

— Нет, — ответил Геннадий, глядя поверх Билибина.

— Постой, — спохватился Иннокентий Павлович. — Я слышал, ты уходишь?

Геннадий еще выше вскинул голову, словно пересчитывал ступеньки лестницы и теперь добрался до самых верхних.

— Мы с вами, по-моему, уже все обсудили.

— Да, припоминаю… действительно, — несколько растерялся Иннокентий. — В самом деле уходишь? Куда?

— Так, в одно место. Самостоятельная работа. Новая… В общем, интересно.

— Ну, рад за тебя. Очень. Давно пора. И как только тебя Соловьев отпустил?

— У нас с ним особые отношения. — Геннадий теперь улыбался откровенно насмешливо. — Он меня и устроил.

— Полна чудес неведомых природа, — вздохнул Иннокентий, не замечая отчужденности Юрчикова.

— О-а, а-а, а-а! — под окном заорали дружно, натренированными альпинистскими глотками, прихлопывая по губам ладонями. Здорово получалось. — Ин-но-кен-тий Пав-ло-вич!

— Побегу. Счастливо тебе, милый. Мы еще встретимся, конечно. Я в тебя, старик, очень верю. — Билибин обнял Геннадия, тот стоял столбом, не шевельнулся. — А может, махнем с нами, а? Вроде проводов получится.

Юрчиков обмяк, заморгал беззащитно:

— Не могу. Честно.

Иннокентий Павлович еще раз обнял его и поспешил к друзьям.

В институтских воротах его обогнала черная «Волга», рядом с Василием Васильевичем сидел Геннадий. Билибин не обратил на них внимания: он в этот момент соображал, куда еще надо забежать по дороге, потому что, по его мнению, купленное ребятами больше подходило для шоферского ужина в беседке, участником которого он недавно был, чем для победного пиршества исследователей и покорителей тайн материи.

Полчаса спустя компания подошла к коттеджу Билибина. Навстречу из беседки, одергивая китель и поправляя форменную милицейскую фуражку, вышел рослый человек с лицом суровым и даже мрачным, застенчиво откашлявшись, представился:

— Участковый уполномоченный Калинушкин!

Лейтенант милиции Калинушкин имел философический склад ума, отчего частенько страдал он сам и, что гораздо хуже, страдало дело, которое он выполнял.

Заботам Александра Ивановича был препоручен институтский городок, возникший на окраине Ярцевска. В райотделе недолго решали, кому доверить столь важный участок, когда появилась в том необходимость; едва зашел разговор, как тотчас все подумали о лейтенанте Калинушкине, который один из всех имел уже некоторый опыт общения с учеными. Сначала подумали не всерьез и даже посмеялись, а потом вернулись к этой мысли со всей ответственностью. В самом деле, почему бы и не лейтенанту?

Лет пять назад Калинушкину досталась «горящая» путевка в южный санаторий. В санатории ему не понравилось потому, что была зима, море штормило. Александр Иванович подолгу стоял у взбесившегося моря в облаке соленых брызг, укоризненно качал головой, разглядывая бетонные глыбы с торчащими жилами арматуры — разбитую волнами набережную. Странное чувство рождалось у него. И вроде бы здорово — силища какая, не хочет смириться! И вроде бы оскорбительно — люди старались, строили. Потом узнал — писали в газетах: через столько-то лет море все тут должно слизнуть, не выдерживает бетон.

Ходил Александр Иванович по берегу, качал головой. Однажды ковырнул бетонный обломок и видит: крошится бетон, течет из него струйкой песок.

Тут между отдыхающими спор начался. Один спорит — морская вода разъедает, другой — ветер разрушает, третий сказал: