Статьи и проповеди. Часть 15 (20.07.2019 – 19.03.2020) - страница 27

И был такой Папа Марцеллин, которого взяли за Христа и говорят: «Принеси жертву идолу!» И он – принес. Можете себе представить? Патриарх! Человек святой! Испугался смерти и принес жертву идолу. Потом ушел плакать. Потом начал рыдать. Потом пришел к собранию епископов и говорит: «Что мне делать?» А они говорят: «Мы тебя не судим. Вспомни, что и Петр отрекся. Но поступай, как знаешь». И он пошел обратно к тем, которые мучали его и сказал: «Плюю на ваших идолов. Делайте со мной, что хотите!» И замучили человека. И пытали. И издевались. И – замучили. Он кровью смыл свой позор. Но от позора начального не избавился. Потому что – человек великий – отказался.

У нас может создаться (иллюзия) – благодаря, например, семнадцатому веку, когда писались такие порочные жития. Наш святой Димитрий Ростовский переписывал же многие жития из польских книг. Из других книг католических писателей. И там очень много восторженности. Во всех житиях, которые ты читаешь примерно одна такая картина.

Судья говорит: «Ты – кто?» «Я – христианин!!» «Отречешься? – Никогда!! – Принесешь жертву нашим богам? – Плюю на ваших богов!! – Смотри, мы будем тебя сейчас жестоко мучать! – А мне все равно!..»

И начинается… начинают его резать, вешать, опалять свечами. А он – терпит. Поет псалмы. В конце концов его убивают. Костры гаснут. Звери уходят. Дождь льется. Идолы сокрушаются. Чудес полно. И – все хорошо.

Такие жития почитаешь – и думаешь – «Я сам хочу быть мучеником! Если это все так, то я тоже хочу!» Вот был Святой Вениамин, новомученик наш Петроградский по фамилии – Казанский… Его застрелили большевики… Расстреляли человека. Это был умнейший, добрейший, благочестивейший архиерей. Трудно таких найти даже и сегодня. Например, его любой рабочий в любом квартале Петербурга мог позвать покрестить своего ребенка. И он, митрополит, с чемоданчиком требным, в ряске бедненькой, по лужам прыгая (по этим закопченным грязным районам, по трущобам Петроградским) бежал в любую хату и там совершал крещение, отпевание, соборование, причащение.

Где, кто сейчас ходит из наших? Извините меня. Простите меня, грешного. Но кто пойдет в рабочий квартал, в какую-то хату бедную дите какое-то золотушное крестить? Нет такого. Не видал я. Хотя …видал. Вру. Видал! Но очень редко. Даже наши люди и не будут просить – высокого. К попам идут – потому что высоких не допросишься.

Так вот этого святого человека большевики убили. А он писал в тюрьме: «Я с детства читал жития святых и хотел пострадать ради Христа. Потому что там такое мужество, такая красота, такое торжество. Как жалко – думал я в детстве – что нет сегодня Диоклетиана, нет сегодня Нерона, нет сегодня Трояна, нет идолов всяких. Некому нас мучить. Кругом христианство. Церкви стоят. Колокола звонят. Некому нас мучать. Никто же нас не мучает. А я так хотел пострадать. И вот – «оно» – пришло. И пришло совсем не такое, как я читал. Все – сурово. Все – конкретно. Комиссары в пыльных шлемах. Застенки КГБ-истские. Тогдашние. НКВД-шные. Зубы на полу. Кровища по стенам. Лампочка на столе. Меняющиеся конвейером допрашивающие следователи. Сошедшие с ума люди в застенках. Все совсем по-другому. Никакого торжества. Никакой благодати. Никакой особенной красоты. Но – терпи, дорогой! Вот это и есть твое страдание».

Он до конца потерпел. Его ни за что – буквально – приговорили к расстрелу. Он поднялся на суде, перекрестился. «Слава Богу за все. Что бы вы не сказали: я все равно скажу: Слава Богу. Отпустите – Слава Богу! Расстреляете – Слава Богу!» Он до конца пошел. Но он отмечал в своих письмах, в своих дневниках, что: «Все – по-другому. По-другому все!»

Вот и мы должны понимать, что все – по-другому. Там было место и страху. И – слезам. Там было место, когда человек говорил: «А я – не вытерплю. Господи, Иисусе. Я – не вытерплю. (Как Феодот и Руфина). Вот начнут ногти защемлять дверью, ну, может быть, потерплю полчаса, час. Начнут глаз чайной ложкой вынимать – может еще потерплю. А начнут палец по одному отрезать – по фаланге – может быть, я тогда уже и сдамся».