Статьи и проповеди. Часть 9 (27.12.2013 – 09.04.2015) - страница 46

Есть две главные заповеди. Это всецелая любовь к Богу, и любовь к человеку, как к себе самому. Сразу одернем себя: любить человека нужно только частично – как себя самого, а Бога – всецело: умом, душой, сердцем. И сначала нужно полюбить Бога, а только потом – человека.

Это не математика, где перемена мест слагаемых фиолетова для результата. Здесь от перемены мест все меняется головокружительно.

Очень легко можно соблазниться любовью к человеку, как главной заповедью. Еще бы! Ведь человека видно. Вот он! Грей его и питай его. А Бога, мол, «никтоже виде нигдеже». Оттуда рукой подать и до забвения о Боге вообще или сомнении в Его существовании. Дескать, мы ближнего любим, а остальное нам неведомо. За любовь к человеку и помилованы будем (если что).

История не дает нам права легкомысленно относиться к этой теме.

Вот ведь что такое теоретический коммунизм? Это горячее человеколюбие к абстрактному человеку при полном неверии в Бога Живого.

«Бога нет, но человека любить надо», — вот вам и весь коммунизм, данный на блюдечке. Каким образом эта безобидная, на первый взгляд, формулировка превращается со временем в идейную базу для создания концлагерей и репрессивных государственных машин – отдельная и непростая тема. Но очевидно, что усилия по любви к человеку без одновременных и приоритетных усилий по любви к Богу (хотя бы уж памяти о Нем) есть движение в тупик идеологически обоснованной антропофагии.

Кто из нас не хочет добра? Все хотят. Но добро наше, то такое кисельно-жидкое, то такое многоликое, что поневоле затоскуешь о критериях.

Августин Блаженный как-то обмолвился, что добрый творит добро, ибо ищет добра. Это и коню ясно. Но злой человек тоже творит зло, потому что тоже хочет добра! Он хочет не подлинного, объективного, а «своего добра», ложно понятого, горбатого.

Люди обрастают коррупционными связями «ради будущего детей», лезут в чужую постель, чтоб «пожалеть одинокую женщину», поднимают вооруженную руку на представителя иной веры (расы, народа), чтоб «своих возвеличить, а чужих уничтожить». Они уверены, что правда на их стороне.

Есть свой остаточный нравственный кодекс и у мафиози. Есть он и у тех, на ком нет места для лишнего клейма. Вот я и говорю, что поневоле затоскуешь о критериях.

Чтобы избавиться от марева ложных «добрых привидений», В. Соловьев предлагал мыслить триадами, а точнее соединять слово о Добре со словом о Красоте и Истине. Это действительно помогает. Например, Правда без добра это Ложь. Вам по телефону (или по телевизору) «доброжелатель» злорадно сообщает некую правду, чтобы убить вас новостью. Он не любит вас. Он просто говорит вам то, от чего заболит ваше сердце, а его – подлое — возрадуется. Се — разновидность злой истины, в которой нет Добра. И Красота без Истины и Добра есть лишь ловушка и прикрытие разврата. Присмотритесь к живым портретам некоторых записных красавиц, чтобы не ходить далеко за доказательствами. Итак, если мыслить триадами, ибо Бог наш – Троица, а не просто Монада, то (спасибо Владимиру Сергеевичу) можно во многом разобраться.

Есть и еще одна тема внутри поднятого разговора. Чтобы не ошибиться с добром и вместо ладана не вдохнуть пары аммиака, нужно помнить, что все в мире имеет источник, начало. Что касается нравственных понятий (добра, истины, красоты), то они рождаются не от атомов или химических реакций, а от Личности.

Еще раз спрошу риторически: Кто из нас не хочет добра? И риторически отвечу: Все хотят. Ну, так давайте вспомним, что у добра есть Живой Источник – Господь. Если эту простейшую, но и важнейшую мысль упустить, то легко при благих порывах стать идолопоклонником.

Мы – дети демократической (не к столу будь сказано) эпохи. Но представьте себе, что мы стоим перед царем. Ничего, кстати, сложного. Холуи всего мира на каждом шагу стоят перед мелкими начальниками так, как будто перед ними находятся сразу три царя.

И вот мы воображаемо стоим перед царем (любым, но настоящим) и… восторгаемся складками его одежды и блеском его короны. При этом самому царю не оказываем никакого внимания. Даже его и не видим будто. Только охаем и ахаем: «Ах, какой перстень! Ох, какие пряжки на туфлях!».