Статьи и проповеди. Часть 9 (27.12.2013 – 09.04.2015) - страница 84

стр.

Те гончары, что глину мнут ногами,

Хоть раз бы пораскинули мозгами – Не стали б мять.

Ведь глина – прах отцов.

Не стоит так вести себя с отцами.

Гончары знали, что он чудак. Знали, что муллы считают его вольнодумцем и говорить с ним небезопасно. Впрочем, султаны любят его. В Исфахане, Бухаре, Самарканде – всюду он почетный гость. Но говорить все-таки с ним опасно. Да и работать надо. Так думали горшечники, не поднимая глаз от гончарного круга. А поэт-астроном уходил молча, как и пришел, глядя под ноги и связывая в голове новые строки:

Эти камни в пыли под ногами у нас

Были прежде зрачками пленительных глаз…

Точно так же, как в Бухаре заходил к гончарам в XI веке от Христова Рождества поэт и астроном Хаям, заходил к ним и живший гораздо раньше в Иерусалиме пророк Иеремия. Заходил, правда, не для отдыха, а потому что так повелел ему Бог. «“Встань, – сказал, – и сойди в дом горшечника, и там Я возвещу тебе слова Мои”. И сошел я в дом горшечника, и вот, он работал свою работу на кружале» (Иер. 18: 2–3).

Иеремия не был поэтом и астрономом. Он был пророк. Он носил в себе боль знания о будущем – о разрушении Иерусалима, – и с этой болью, с утраченным вкусом к жизни он ходил по улицам города. Смотрел, как идет дым из очагов, которые скоро остынут; как горячо спорят соседи о вещах, совершенно не важных в свете того, что случится с ними вскоре. Когда горшечник работал, Иеремия думал обо всем этом. «И сосуд, который горшечник делал из глины, развалился в руке его; и он снова сделал из него другой сосуд, какой горшечнику вздумалось сделать» (Иер. 18: 4). И пока искусный человек привычно добился от глины того, чего хотел, придал ей нужную форму, было слово от Бога к Иеремии, слово, которое слышал Иеремия, но не слышал работающий гончар. «“Не могу ли Я поступить с вами, дом Израилев, подобно горшечнику сему? – говорит Господь. – Вот, что глина в руке горшечника, то вы в Моей руке, дом Израилев. Иногда Я скажу о каком-либо народе и царстве, что искореню, сокрушу и погублю его; но если народ этот, на который Я это изрек, обратится от своих злых дел, Я отлагаю то зло, которое помыслил сделать ему”» (Иер. 18: 6–8).

Иеремия всё понял и всё всем пересказал. Но люди ничего понимать не хотели, и Иерусалим превратился в груду развалин, а гора Дома Господня стала лесистым холмом. Безымянный горшечник, за работой которого наблюдал пророк, вероятно, ушел в Вавилон в числе прочих пленников и там, в земле изгнания, тоже делал горшки. А может, сгинул при осаде города. Но слова пророчества остались написанными. Зачем? Что я должен понять из них? Что я – глина, всего лишь говорящая глина, и «горе тому, кто препирается с Создателем своим, черепок из черепков земных! Скажет ли глина горшечнику: “что ты делаешь?”; и твое дело скажет ли о тебе: “у него нет рук”?» (Ис. 45: 9).

Но вот, я препираюсь, и многие из тех, кого я знаю, тоже препираются с Создателем. Мы не то что недовольны жизнью, что было бы мелким бунтом, но мы часто недовольны всем миропорядком и готовы его «исправлять». Это как если бы кастрюля заговорила с хозяйкой о рецептах борща и стала вырываться из рук. Люди именно так и говорят: «Что Ты делаешь?» – и думают, что всерьез способны давать Богу советы, как править миром. Вот это, говорят, должно быть так, а не так, а вон то вообще быть не имеет права. Откуда это? Может, это оттого, что мы не видали, как действительно работает горшечник? Может быть, кузнецы и гончары, работающие на наших глазах, научили бы нас чему-то такому, чему не учит ни школа, ни телевизор?

Я хожу по улицам городов и без толку желаю найти мастерскую горшечника. Не могу найти. Часовую мастерскую – могу, и пиццерию – могу. Могу найти спортзал и парикмахерскую, табачную лавку и магазин CD-дисков. А гончарню – не могу. При этом мысли Хаяма тревожат меня, и тревога Иеремии о народе мне отчасти понятна. Все мы глина: и я, и ты, и Америка, и Китай, и Россия, и Израиль. Гордиться нельзя. Никому. Нужно смиряться и трудиться. Нужно трудиться и каяться. Слава от Бога труженику будет, никуда не денется. А преждевременно гордящегося можно легко переквалифицировать из кувшина для молока в кувшин для помоев. Ведь одни сосуды в честь, а другие – нет, как написано: «Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой для низкого?» (Рим. 9: 21). И кто, думаю я, бунтует больше: ночная ваза или горшок для топленого масла? И кто я сам такой? И куда вообще мне идти со своими мыслями, чтобы посмотреть на вращающийся гончарный круг и вдруг прозреть, увидеть разом простой ответ на связку сложных вопросов?