Статист - страница 15
3
Заняв места в купе — осмотрелись. На верхней полке спал парень, уткнувшись головой в подушку. У окна сидел старик в поношенном пиджаке, время от времени, теребя пальцами бородку. Посмотрев на новых попутчиков, улыбнулся, достал рюкзак. Развязал тугой узел и степенно разложил на столе нехитрый провиант: курица, яйца, сало.
— Угощайтесь молодцы.
— Что — то аппетита нет отец, — попытался отказаться Свирин.
— А для поднятия аппетита у нас вот что есть! Домашнее вино — сливовка.
Выпив немного и закусив, старичок спросил: «Что такие грустные ребятки?».
— Обстоятельства… ощущения притупились, — ответил Поздняков.
— Да… обстоятельства… ощущения, — подхватил сосед.
— Вот помню, один раз, давно это было. Не могу вспомнить, что произошло вчера. Не могу вспомнить, и все….
Задумался…
Ах, да… думаю, очередная не заслуженная взбучка от начальства. Какой же он все-таки хам, самовлюбленный, циничный хам — мерзость.
Слюна брызжет изо рта, поток мата, узкий лоб… брр…
А позже домой пришел, а там междусобойчик привычный. Слово за слово. Где ты была вчера, а ты, почему пришел домой под «мухой»?
Думаю — стоп… а почему я не чувствую неприязни к начальнику сейчас, утром? И разборка домашняя отодвинулась куда — то на задворки памяти…
Странное ощущение, скажу вам ребята, странное. Вернее будет сказать, нет вообще никаких ощущений, прострация.
Вставать не хочется с постели. Врачи говорят, что резко вскакивать после пробуждения вредно. Надо полежать, потянуться, поставить грань между сном и бытием, хм, грань…
А как же в армии? Подъем — 45 секунд, упал, отжался… Какая там грань, обрыв!
Потянулся… не чувствую тела, мышцы словно ватные, даже привычного хруста в больных суставах нет. Цветы в вазе,… что это на них? Кажется пыль? Апчхи… Обычно после чихания мурашки по всему телу ан, нет,… сегодня не мой день? Ладно, сам себе говорю, пора в ванную…
Лицо, как лицо, морщины на лбу синяки под глазами. А кто собой доволен после ночи?
И дым от сигарет любимых не такой ароматный, как обычно. Может бросить курить в сто пятый раз?
Да, ощущения где — то, как — то, потеряны…
К чему бы это? Может я уже в другой жизни?
Ага, вот календарь.
Какое сегодня число, соображаю. 28 мая, День пограничника, все верно… я еще здесь…
Но, такое уже было со мной, случалось.
В погреб за солеными грибами пришлось опуститься а, поднимаясь и держа обеими руками объемную миску, захлопнувшуюся дверку головой надо было поднимать.
А ее кто — то закрыл на засов снаружи, может и не специально но, такой страх охватил!
Кричать, стучать, рыдать…
А меня не слышат, или делают вид, что не слышат, не открывают дверь долго, нестерпимо долго…
Камера — одиночка, хорошо хоть припасов съедобных было вдоволь…
А потом это ощущение страха постепенно стихает, наступает потеря ощущения времени, ощущения себя. И думаешь уже в полузабытье: а на что тебе, та воля? Здесь сам себе хозяин, мирок тесный, но свой, проверенный.
А там, на воле опять привыкать к ее законам, к навязчивым нравам.
Биться лбом о непробиваемую стену лжи, ханжества, измен, противоречий и обстоятельств.
Привяжутся обстоятельства не отвязаться от них ни за что, никогда.
В детстве старшие мальчишки, играя, загнали меня на стройке в длинную трубу. Ни туда, ни сюда. Нет выхода. А они орут, дразнятся.
Подползешь, истирая в кровь коленки к одному концу трубы, — гонят обратно. Перевернешься, кое-как в замкнутом пространстве, ползешь к другому краю, царапая коленки и локти, а они и там тебя — ату.
Сердце прыгает в груди, пот по грязному лицу струится, а сделать ничего не можешь, увы…
А когда все же выпустили, сжалились, бежал в слезах домой, с ярлыком — «Трусло», «Трусло», приклеенным на долгие годы, словно собака, которой банку к хвосту привязали консервную, а она сзади стучит, стучит…
Так тело и душа, болтаются где-то между ощущениями и обстоятельствами, а что поделаешь? Обстоятельства!
А еще вот что скажу…
В люке коллектора теплотрассы долгие годы жил бомж, Гена. Вернее, бомжем его назвать можно было с большой натяжкой.
У него был дом, вполне приличный надо сказать дом. Но, Гена жил в люке. И летом и зимой жильцы дома просыпались под его бурчание, доносившееся из глубин люка: «Доброе утро страна». Потом голова поднималась из тьмы на поверхность, раздавалось бульканье, Гена пил портвейн «Три семерки».