Стефан и Долбиков - страница 2
Долбиков остановился. Оглядев правое голенище, выругался:
— Мать твою! Да он мог и ногу прокусить. — И, изловчившись, так поддал прокушенным сапогом нападавшего Дурака, что тот брякнулся на спину. — Сволочь!
И бросил велосипед наземь.
Затем он расстегнул кобуру и вытащил пистолет.
Пес не чуял беды и с еще большим остервенением кидался на Долбикова. Улучив самый удобный момент, милиционер выстрелил.
Дурак зашелся в пронзительном визге, упал и завертелся на спине.
— Конец, — удовлетворенно сказал Долбиков, засовывая оружие в кобуру.
3
Стефан только приготовился чокнуться с Настей, когда прогремел выстрел. Рука непроизвольно дернулась, и он поставил стакан рядом с тарелкой, наполненной темным гречишным медом.
— Что такое? — обеспокоился Стефан и встал из-за стола.
Настя кротко посмотрела на него.
— Поди, мальчишки кнутом хлопнули.
— На кнут не похоже.
Выскочил из хаты, спрыгнул с крыльца — и на улицу.
В десятке метров левее калитки, на проезжей части дороги Стефан сразу же заметил неподвижного пса. Подбежал, тронул — мертвый.
Свежий велосипедный след.
— Долбиков, гад! — скрипнул зубами. — Это и гусака он прикончил, а я думал — под чью телегу попал. Ну, погоди, ты мне поплатишься!
Он шел на другой конец деревни широким шагом. Почти бежал. Кто-то окликал его, кто-то поздоровался, но Стефан, ничего не замечал и не слышал. Он весь был подвластен одной цели: настичь Долбикова и… Дальше Стефан не знал, как поступит. Но уверен был в одном: покарает милиционера сурово, жестоко, беспощадно. Это же бесчеловечно — переехать гусака, застрелить собаку! Покусала, скажет? Но ведь раньше Дурак его не трогал! Значит, было за что покусать: дразнил или еще что сотворил.
Скорей, скорей к Долбиковым! Вот уже за ракитами видна их красная черепичная крыша.
Не сердце — раскаленный гневом уголь был сейчас в груди у Стефана.
Голым кулаком он ткнул в крайнее окно. Брызнули осколки.
— Выходи, гад!
Заметил у крыльца велосипед и направился к нему. Схватил за раму, приподнял над собой, а затем резко, словно навильник травы, бросил на груду кирпичей.
Тут Долбиков и вышел, точнее, выскочил — в галифе, но босой, рукава гимнастерки закатаны по локоть, умывался. Увидал Стефана — разъяренного, с лютыми глазами.
Долбиков было попятился в сени, но тут же взял себя в руки: и не таких успокаивал.
Он медленно сошел со ступенек крыльца.
— Попробуй, Бездетный, прикоснуться хоть пальцем. Ты узнаешь, кто я. Сгниешь в тюрьме, если посмеешь. А за велосипед, за окно…
Долбиков не успел договорить. Низкорослый Стефан со всего маху ударил порезанной рукой высокого Долбикова в ухо. Не ожидавший такой дерзости милиционер рухнул как подкошенный.
— Будешь помнить, как собак стрелять!
Услышав шум, выбежали из хаты отец Долбикова — сивобородый, здоровый еще мужик, и жена. Она и закричала на полдеревни:
— Караул, убили!
Старик тем временем метнулся в сени и через секунду появился на крыльце с топором в руках.
На крик спешили соседи — мужики, бабы, ребятишки.
Стефан стоял над поверженным Долбиковым зверь зверем, кулаки сжаты — тверже камня.
— Еще и за гусака отвесить?
Долбиков лежал. Из уха на воротник стекала струйка крови.
— Вставай, гад, лежачего бить не буду!
Тут подоспевшие мужики и повисли на плечах Стефана. Он попробовал их стряхнуть, но оступился и упал — рядом с Долбиковым.
…А по деревне бежала все сообразившая Настя, запоздало крича:
— Стёжа! Стёженька, родной мой! Не бери грех на душу, не трожь его, супостата! На том свете отольются ему слезки за гусака и собаку!
4
В середине апреля сорок четвертого года на маленькой станции Клинцы, что в двух километрах от Ивановки, с рабочего поезда сошел одинокий пассажир. Одной рукой он прижимал скрученный ватник, другой поддерживал вскинутый за плечо небольшой вещмешок.
Правый глаз пассажира прикрывала черная повязка.
Поезд ушел, а пассажир продолжал стоять на перрончике. Он осмотрелся. Первое, на чем остановился его взгляд, был, буквально изрешеченный бетонный забор, ограждавший станцию, от снега. «Неужели это снарядами его так?» — не верил пассажир своим глазам.
Толстые тополя, росшие вдоль перрончика, оказались с пораненными стволами, срезанными при артобстреле сучьями. Каменное приземистое здание вокзала тоже стояло исковерканное, из пяти его окон застеклены были только два. В остальных отсутствовали даже рамы.