Степь ковыльная - страница 9

Атаман постучал булавой о стол и, когда все затихли, сказал, довольно улыбаясь:

— Ну будя, будя, старики. Ишь, как разбушевались, словно в атаке… Уж если вы сами генерала Суворова одобряете — стало быть, выбор правильный сделан… Давайте расходиться, уже темнеет, дома жинки ждут вечерять.

Хохлачев и Кораблев, соседи по хатам, издавна дружили меж собой. Как только кончилось совещание в станичной избе, они направились домой вместе. По дороге Хохлачев продолжал рассказывать о Суворове:

— … Служил я тогда в полку войскового старшины Луковкина, а Суворов в те поры в чине подполковника был и шел с нами завсегда впереди всей армии. Раз как-то у города Швейдница послали в разведку шестьдесят донцов — и Суворов с нами отправился. Наткнулись мы на эскадрон черных гусар. Стояли они на высоком холме. А Александр Васильевич усмехнулся этак задорно — и нам: «Ну что, донцы-молодцы, ударим на них или назад повернем? Сами видите, их почти вдвое больше, да и позицию сильную занимают». Ну, мы, конечно, все, как один: «Веди нас!» И что ж ты думаешь? Дважды в атаку ходили, и дважды нас отбивали ружейным огнем. И только в третий раз дорвались мы до них, взяли в пики. Мало кто из тех гусар уцелел…

Когда проходили мимо хаты попа Стефана, Кораблев сказал с досадой Хохлачеву:

— Знаешь что, кум, надо нам на станичном правлении всерьез потолковать о попе нашем, пора дать ему острастку. Уж больно жаден, вымогает от станичников непомерную плату за обряды церковные. Ежели, к примеру, принесут младенца крестить, три гривны требует. А дашь меньше, так он окрестит все ж, да только беды потом зачастую не оберешься. И ведь не подкопаешься к нему-по церковным правилам все делает! Ну, вот, скажем, в этом году апреля семнадцатого принес ему новорожденного Корольков Панфил — сам знаешь, казак бедный — и сказал, что у него в кошельке лишь пятиалтынный есть. Поп взял ту монету, сунул в карман свой бездонный и нарек младенца по имени святого, что на тот день пришелся, — Хусдозат. А мальчонка другого казака, Вишина Алексея, тоже гольтепа, назвал Павсикакием: на тот день в аккурат празднование этого святого угодило. Ну, посуди сам, кум, — возмущался Кораблев, — ведь прям-таки издевку чинит он над голью станичной. Каково же отцу-матери кликать тех детей ласково? Задик — одного, а другого: — Какик, что ли? Тьфу, срамота одна! А как подрастут они, сколько надсмешек им по всей станице придется выслушать? Вот и выходит так: поп, чтоб младенцу имя наречь, за перо берется, а у казака борода от страха трясется.

Но Хохлачеву не хотелось ссориться с попом: он собирался просить попа Стефана, чтобы тот обучил грамоте его дочь Настеньку. Поэтому он обнял друга за плечи и сказал ласково:

— Заходи-ка ко мне в гости. Угощу наливкой вишневой, отменнейшей. Жинка моя готовит ее по-особливому, как никто в станице. Ну, идем, идем, от наливки лишь польза одна, а вот от меда и вина болит голова — так учил меня еще дед мой.

Но не успели друзья войти в хату Хохлачена, стоявшую почти на окраине станицы, как где-то вблизи в ночной темноте послышался полный смертельного испуга вопль женщины:

— У-би-ва-ют! По-моги-и…

Почти тотчас же раскатисто грохнул пистолетный выстрел, а велел за ним раздался дикий, леденящий душу вой:

— Алла-а-а!.. Алла-а!..

Едва только Хохлачев и Кораблев выхватили из ножен сабли, как из-за угла вылетели на широкую станичную улицу всадники на низкорослых конях с развевающимися длинными гривами.

Сердце Хохлачева дрогнуло, но он сказал спокойно, будто речь шла о чем-то обыденном:

— Не устоим, кум. Скорей в хату!

Они вбежали в хату Хохлачева, открыли оконца. У одного стал с ружьем Хохлачев, а у другого — Кораблев с пистолетом.

Кораблев жил одиноко — два его сына находились в полках на Кубани, и у станичного казначея была жена Пелагея Ивановна, моложе его лет на десять, и дочь-подросток Настенька.

— Не боязно? — спросил женщин Хохлачев.

— Боязно, папаня, — ответила прерывающимся голосом кареглазая Настенька: — Да что поделаешь?

Полная, с широкими черными, почти сросшимися на переносице бровями, Пелагея Ивановна промолчала. Она деловито открыла, взявшись за железное кольцо, лаз в полу и снесла по лесенке в погреб два ведра воды, потом стала переносить туда же наиболее ценные вещи.