Степанов и Князь - страница 24

. На руке, подложенной под пухлую, со свалявшимися серыми лохмами, слюнявую щеку, тускло отсвечивал стальной браслет с поддельным Ролексом, приобретенным в Шанхае во время делегации туда отечественных мастеров культуры. Штаны сползли с его круглого белого живота, поросшего седым кучерявым волосом. Кажется, просыпаться писатель и не думал, что ж, до сенокоса было еще далеко и торопиться некуда. Друзья отломили по куску Рижского, проверили флягу: она была пуста, нацедились какие-то жалкие капли. И пошли куда глаза глядят, надеясь выйти все-таки на ведущую к цели дорогу.

Мало, что идти пришлось под дождем, так ведь и есть хотелось. При свете дня дорогу они скоро сыскали, она шла лесом.

— Скажи, Семен, а в лесу об эту пору ничего не растет съедобного? — спросил Князь.

— В лесу об эту пору, кум, отчасти произрастают строчки и сморчки. Это такие грибы удивительно гадкого вида, и у нас в поселке бабы их никогда не брали. Но заезжие интеллигенты ели их жадно, жаря в сметане, и, что удивительно, после такой трапезы почти не наблюдалось летальных исходов. Наверное, водка дезинфицировала.

— Ты же, Семен, сам давно интеллигент. А интеллигент, как завещал академик и нобелевский лауреат Иван Бунин, не должен задумываться, кого он любит и что ест. Отчего бы тебе в этом случае не показать товарищу эти самые строчки. Я же, ты знаешь, в лесу редкий посетитель. И мало разбираюсь в достопримечательностях отечественной природы. Я наберу грибов, и мы зажарим их на костре.

— Что ж, Шиш, я тебя предупредил. Настоящие герои в лесу едят сырых ежей, как подбитый летчик Мересьев. Ты же, коли не желаешь прислушиваться к гласу народа, но лишь к зову желудка, иди, собирай свою отраву. Покушай. Похороню тебя с почестями на опрятной опушке.

Они свернули с дороги и опять углубились в замусоренный, как и вся держава, нечастый лес. Здесь было столько ржавого железа, будто сверху сюда регулярно сбрасывали спутники Земли и прочую несгодившуюся технику. Строчков не было, одни только преждевременно сочные поганки, разведшиеся, видно, по случаю глобального потепления и благоприятной для них общей экологической обстановки. Зато была путникам и награда: не прошли они и пятисот метров, как обнаружили тропинку, куда-то, извиваясь, звавшую. Вскоре тропка привела их к маленькой избушке, никак не похожей на жилище сказочной Яги, поскольку не вращалась на куриной ноге, а смиренно стояла на месте и напоминала, скорее, охотничий домик.

— Вот, — сказал Семен, — охотники по старинному обычаю в таких домах оставляют выпить-закусить для добрых людей и заплутавших путников. А кем мы с тобой являемся, Шиш, как ни именно что представителями этого контингента.

Стучаться не пришлось, потому что дверь была приоткрыта. Когда вошли, шибануло запахом дерьма и плесени. Пол был усыпан мусором: смятая пачка из-под Беломора, пара водочных бутылок, комок фольги то ли от шоколада, то ли из-под плавленого сырка. Единственное окошко с треснутым стеклом было мутно. Семен заметил, что стеклышко смутно, как первое письмо Петра Яковлевича о судьбах России подруге тетеньки.

— Да, неаккуратно живут охотники, — согласился Князь и поморщился. — А кто это Петр Яковлевич, не из Трубецких ли?

Семен не стал его разубеждать.

— И где же, Сема, по-твоему, они здесь хранят съестные припасы?

— Как правило, припасы прячут в печке. Чтоб не подмокли и не заветрелись.

В углу действительно торчало сооружение, смахивающее на буржуйку с ржавой трубой, развернутой в сторону мутного окошка. Судя по налету копоти на стене и на потолке, некогда ее топили. Семен сунул внутрь руку. И действительно вытащил полбанки засохшего сгущенного молока и сильно обтрепанную книжку без верхней обложки. На второй обложке значилось: Вечера на хуторе близ Диканьки, Гослитиздат, 1949. Других припасов в доме не нашлось. Лишь обнаружилась в углу вся в паутине опрокинутая керосиновая лампа. Семен потряс ее, внутри плеснул чудом оставшийся глоток керосина. И еще попалась под ноги мятая кружка, вся в жирном нагаре снизу, наверное, в ней варили чифирь. Становилось темновато. В стекло билась большая бабочка тигровой масти, они хотели бы ее чем-нибудь угостить, но не знали, как кормить домашних бабочек. В них, как и в большинстве оголодавших бездомных скитальцев, уже проснулось родственное чувство ко всем страдающим на этом свете тварям.