Степень доверия - страница 16

— Все равно я не могу понять, как вы догадались.

— Это очень просто. Видите ли, ваш отец — человек, извините меня, вполне ординарный. Он мыслит категориями, доступными большинству. В нем есть природная тяга к справедливому устройству мира, но собственных убеждений по этому поводу он выработать не способен. Единственное, на что он способен, — это улавливать модные веяния. Когда крепостное право существовало, оно казалось ему справедливым, он видел свое призвание в том, чтобы быть отцом своих неразумных крестьян, отцом строгим, но справедливым. При этом он был уверен, что таковая точка зрения есть результат его собственного убеждения. Теперь иные веяния. Все поголовно считают, что крепостное право — форма отжившая и совсем неуместная в наш век прогресса, и ваш отец не может отстать от времени и тоже так считает. Но он считает также, что теперешняя форма государственного управления есть правильная на все времена. И он готов сечь каждого, кто с его точкой зрения не согласен. Вам кажется, что я неправ?

— Не совсем, — сказала она, подумав. — В ваших словах есть доля истины. Но отец мой честный человек, даже в своих заблуждениях честный. Нас, своих детей, он всегда воспитывал в духе уважения к крестьянскому труду, не позволял никаких излишеств ни в еде, ни в одежде. Правда, он бывал иногда слишком строг, но… Алексей Викторович, — переменила она вдруг тему, — вы на меня не сердитесь?

— За что? — спросил я.

— Напрашиваясь на бал, я говорила с вами в ироническом тоне и выглядела, наверное, глупой и самоуверенной; На самом же деле, если сказать вам правду, я очень страдаю.

— Вы страдаете? Отчего? — спросил я взволнованно.

— Не знаю, как жить, — сказала она грустно. — Вот я окончила Родионовский институт, А что дальше? Доступ в высшие учебные заведения для женщин закрыт. Получить какую-нибудь профессию женщине невозможно. Я очень хотела бы приносить людям хоть какую-то пользу, но для этого надо было родиться мужчиной.

Я не знал, что ответить. Она была безусловно нрава. У нас не было такого поприща, на котором женщина могла бы проявить себя.

На другой день, поднявшись поздно, я не застал моих постояльцев, они, как обычно, укатили к кому-то с визитом. На третий день я встал раньше их, уехал на службу, а вечер и почти всю ночь провел в купеческом клубе, играл в преферанс. Четвертый день опять на службе, а потом отсыпался.

То чувство, которое возникло у меня к Вере после бала, вспыхнуло, как спичка на ветру, и тут же угасло.

Что касается Лизы, то от нее во все эти дни не поступало никаких известий, а сам я не спешил объявляться, втайне надеясь, что наш роман так и закончится сам по себе. С отцом ее я как-то столкнулся в коридоре нашего ведомства, мы раскланялись, без особой, впрочем, пылкости. Он ничего не сказал, хотя и посмотрел, как мне показалось, вопросительно. Я подумал, что, может быть, он даже рад, что так все получилось, потому что он всегда относился ко мне со скрытой или открытой неприязнью, и если бы все было так, как я подумал, то в этом мне виделся наилучший исход.

Однако вернемся к тому дню, когда я, как уже было говорено выше, отсыпался. Придя со службы, я завалился в постель прямо в одежде, думая, что потом либо встану, либо разденусь, но не встал и не разделся. Проснулся я в полной темноте. Открыл глаза, ничего не мог понять. «Уже утро, — думал я, — и пора на службу. Но почему же я так хочу спать?» Я вынул из кармана часы, прислушался, но они стояли. Решил подремать еще немного и опять заснул, но теперь спал плохо, потому что боролся со сном и боялся проспать. Потом я все же пересилил себя, спустил ноги на пол и стал дремать сидя. За дверью послышались шаркающие шаги, и под дверь скользнула бледная полоса света.

— Семен! — крикнул я.

Вошел Семен со свечой. Он был в нижнем белье, босой.

— Семен, который час? — спросил я.

— Да, должно, уже одиннадцать, — зевнул Семен, почесываясь плечом о притолоку.

Я сперва встрепенулся, но тут же опомнился и посмотрел на Семена:

— Дурак, что ли?

— Может, и дурак, — флегматично согласился Семен, — да часы умные.