Стервятники - страница 2

У кромки воды все-таки споткнулся и упал на левый бок, больно ударившись локтем о камни. Но добычу не выпустил, только охнул, уставив помутившиеся от боли глаза в мокрую от водяной взвеси гранитную стену. Когда взор прояснило, краем глаза поймал что-то, выбивающееся из общей зеленовато-черной мокроты гранита.

Тусклая желтая полоса прорезала гранит. Внизу – на сажень выше его, Дмитрия, роста – как лезвие истончившегося ножа, а двумя саженями кверху уже шириной в ладонь! И уходила, что речка от истока, изгибаясь, по каменной стене в вышину, под летящий поток воды…

Гордеев поймал себя на мысли, что заметно постаревший и поблекший атаман, кажется, его не слушает. Витает где-то в горних высях. Но Семенов внезапно повернулся всем телом от окна к столу и просверлил Захара столь знакомым неприязненным взглядом:

– О казачках, говоришь, заботу имеешь? Ишь ты!..

Усмехнулся прежней тигриной манерой, из того времени, вроде бы и недавнего, когда серебром отливали на крепких атаманских плечах шитые парчовой канителью в зигзаг широкие погоны с генерал-лейтенантской парой звездочек.

– Григорий Михайлович, – вновь начал Гордеев. – А почему бы и не отпустить казачков в полосу отчуждения? Каково им существовать в Гензане? Скученность, антисанитария полная, болезни. Кабы одни мужики, а то с семействами. Уже, почитай, два года на ржавых кораблях живут с домочадцами. Ребятишки мрут, что мухи, особливо мальцы! В возрасте младше пяти-шести лет и не осталось поросли-то…

– Ты из меня слезу не дави! – Семенов набычился у окна.

– Да вы и не барышня кисейная, – горько усмехнулся Захар. – Но я там наблюдаю все признаки полнейшего мора. Как фельдшер по образованию вам говорю! Да и супротив это человеческому естеству – на ржавых корытах жить. Забайкальскому люду казачьему особливо. А вот на земле, в полосе отчуждения «маньчжурки», они воспрянут, способ существования обретут…

– Это ты точно подметил насчет фельдшерского образования своего. – Усмешка вновь тронула губы бывшего правителя Забайкалья. – Потому, Гордеев, и рассуждаешь на уровне клистирной трубки! Запомни и заруби себе на носу или где сподручнее: лихие, геройские казаки даурские и их командиры, все, кто после красных оплеух не скурвился, – твердый народец! Богу и атаману верное войско. Да! – Семенов ухнул кулаком по столешнице, грузно поднялся из-за стола. – Да! Испытания несем тяжкие. Но – России-матушки ради!..

«Повело, однако, атамана на декламацию!» – подумалось Гордееву. Окончательно убедился: затянувшаяся аудиенция у засевшего в Нагасаки атамана проку не даст. Напрасно обнадеживал минувшей осенью Захара генерал Шильников: дескать, с Семеновым достигнута договоренность о передислокации казачьих полков, находившихся под его началом в Китае, в полосу отчуждения Китайско-Восточной железной дороги, дабы создать ударный кулак для вторжения в советское Забайкалье через Аргунь. Дурак Шильников! С Гришей договариваться…

– …А думал ты, – продолжал Семенов, – на какие шиши, из того же Гензана, воинство наше и семейства чинов перебазировать возможно? Иль я тут под крылом микады прохлаждаюсь да старческий жирок нагуливаю? Как же, даст чертов Самсонов продыху!..

Гордеев был хорошо осведомлен о том, что атаман имеет в виду. Уже несколько месяцев Семенов вел судебную тяжбу с генералом Самсоновым по поводу денег, которые находились в распоряжении подчинявшегося Самсонову генерала Подтягина. Остатки «золотого запаса» покойного верховного правителя Сибири адмирала Колчака, неизрасходованные на снабжение армии, благополучно оказались за морем, в Японии. И распорядитель их – Самсонов, язви его в корень! Вот и сидел Семенов в Нагасаки, занятый судебным процессом. Да только вряд ли что выгорит у испеченного Колчаком генерал-лейтенанта, казачьего атамана, бывшего закадычного дружка, обозвавшегося ныне начальником Бюро русской эмиграции. Как кончилась давным-давно их дружба, так и кончилась, подумал Захар, глядя на багровеющего от бессильного гнева Семенова.

– Усилия ваши, Григорий Михайлович, общеизвестны и почетны. Но перспектива, как мы в Маньчжурии понимаем, не близкая…