Поэту в боевом содружестве,
А не в укромном дальнем штабе.
Но вот предел правдоподобия:
Не признанный своей державой,
Как будто мраморным надгробием
В углу придавлен Окуджава
И Панченко, правдивый, искренний,
Пижонов резвых антитеза,
И Слуцкий с огненными искрами
В культе, продолженной протезом.
Но не запечатлят для вечности
На мраморе над мутной Летой
В бою потерянных конечностей,
Ни даже пуль в сердцах поэтов,
Ни вдруг запевших в дни военные
Восторженных и желторотых.
Могла б услышать их вселенная,
Но вот… успели только в ротах.
Доска… И крохи не уляжется.
Лишь оглавление потери.
И вдруг!
Не может быть!
Мне кажется!
Идут, плечом толкая двери.
Идут…
Вглядитесь в них, погибшие!
Не эти ли, — вы их узнали?
С окурками, к губам прилипшими,
Нас хладнокровно убивали?
Идут в буфет.
А их бы в камеру.
И на цемент со снегом голый.
И доску. Только не из мрамора,
А из тринитротолуола.
Но там все ладно, чинно, чисто там.
Смешные надписи на стенах.
Сосуществует там с фашистами
Антифашист, солдат бессменный.
В Центральном Доме Литераторов
Мемориальная доска…
2 февраля 1965 г.