Стихи - страница 4

И у нас сегодня всю ночь выла собака

Памяти Донатуса Нвога[3]

Когда люди впервые узнали о смерти,

Они послали собаку к Чукву с прошеньем —

Позволить им возвращаться в долину жизни;

Они не хотели навеки исчезнуть,

Как сгоревший лес, исчезающий в дыме

И пепле, бесследно развеянный ветром.

Они хотели, чтобы их души по смерти,

Как стая птиц на закате, с карканьем хриплым

Возвращались назад к своим старым гнездовьям.

(Они велели собаке сказать это Чукву.)

Но собака забыла о людях и смерти,

Она увидела другую собаку

На другой стороне реки и стала лаять,

А та — ей в ответ, а она — еще пуще.

Так что жаба быстрей доскакала к Чукву

(Она подслушала порученье собаке)

И сказала так — а Чукву поверил —

«Люди хотят, чтобы смерть была вечной!»

И тогда Чукву узрел человечьи души

В темном облаке птиц, летящих с заката

В черноту, где нет ни гнезд, ни деревьев.

Его сердце вспыхнуло и грозно затмилось,

И уже никакие речи собаки не могли

Изменить его воли. Так и стало навеки:

Души великих вождей и влюбленных,

Улетающие в темноту, жаба в пыльной канаве

И собака, воющая по покойнику ночью.

Посох дождя

Переверни посох дождя — и услышишь

Музыку, неожиданную и родную;

В стебле кактуса, в полой высохшей трубке —

Замирающий шорох дождя по крыше,

Плеск воды у плотины. Ты и сам — словно флейта,

На которой играет дождь. Чуть качни

Посох — и вновь по всей гамме, стихая,

Пробежит шелест, как последние струйки

По водостоку, а следом — лишь звонкие капли

С ветвей, и чуть слышные — с листьев травы

На землю. И замирающий в воздухе отзвук.

Вновь переверни этот посох волшебный —

И опять — и в третий раз — и в десятый —

Или в сотый — от музыки не убудет.

И какое дело, что это лишь мелкий

Гравий и сухие зерна пересыпаются в трубке?

Ты — богач, входящий в рай сквозь игольное ушко

Дождевой капли. Ну же! Вслушайся снова.

Конец работы

До блеска промыта поверхность бетонной площадки.

Он видит: охвачены светом, наклонно

Сверкают натертые ведра и сетка свиного загона.

Приподнят рычаг на чугунной колонке,

Копируя древнюю герму… Как двор этот манит

Помедлить еще, осмотреть все сначала.

Он видит потеки от влажной уборки и

длит любованье,

И шепчет, себя повторяя: «Ну вот, полегчало…»

И правда, он чувствует легкость под вечер, подобно

Усталому путнику по возвращеньи. Улыбка

Скользит по лицу. Он весь двор озирает подробно,

И свет выключает, и приоткрывает калитку.

Тропа убегает по черному склону отлого,

И петли стальные ему свиристят на дорогу.

Ольха

Ради этих покровов коры голубиной,

Серебра потускневшего ради.

Ради росплеска капель, канавчатых листьев,

Льнущих к дождю.

Ради шишечек, вздернутых кверху, их сгустков

зеленых,

Хлорофилл, претворенный в смарагд.

Ради звяканья, бряканья шишечек этих зимой,

Погремушечных этих и ломких, как скелет

ископаемой птицы,

Ради огненно-рыжей, особенно если

Режут ветви одну за другой, древесины,

Но особенно ради колеблемых прядей,

Желтоватых сережек,

Посадите ольху, посадите ольху,

Пусть ей ливень растреплет кудри.

Поле

Как будто я стоял там посредине пашни,

Среди еще лоснящихся, блестящих борозд;

Трактор со вздернутым в воздух плугом,

Тарахтя, укатывал по дороге

Неожиданно резво. Напоследок

Он трижды обвел круговой бороздой

Участок поля, очертив и отделив

Этот дышащий прямоугольник земли,

По которому сейчас ступали шаги

Неизвестно откуда взявшегося тут незнакомца,

Отслужившего парня в зеленом армейском хаки

И тяжелых башмаках. Я едва поспевал

За его грубо сминающими землю следами.

На границе поля, на той волшебной черте

Я споткнулся, но он удержал меня за руку

И ввел сквозь те же покосившиеся ворота

Во двор, где внезапно оказались все наши.

Они стояли там, молча глядя,

Стояли и ждали.

Сезанн

Мне нравится его сердитость,

его каменное упрямство, твердость

зеленых, незрелых яблок.

Как он, подобно собаке,

смотрел в зеркало и лаял на

другую лающую собаку.

Его вечная неудовлетворенность,

На следующую страницу