Стихи - страница 3
и расскажет она про полет птичьих стай
крики стай, что, тоскуя, ждала
только кожа да кости остались
она закрывает глаза
и говорит: день и ночь не различают
живых и мертвых
Маттабиегга
ветер ма́ттабиегга
змеится в траве
вокруг моих ног биегга, биегга
я напеваю
а ветер смеется
смеюсь вместе с ним
а ветер резвится
резвится, взмыл над долиной
над травами в дом ай! ай!
прямо в окно
ветер словно
меня подымает
над горами
и в море бросает
снова и снова,
а я —
я пою
а я
йойк всё тяну
смолкнет йойк
и добрым словом станет маттабиегга
* * *
и я пою по дороге домой
мимо фьорда
снежинки пою, что летят
и в зарослях тают
на сосновом ковре
под хвоей
где пахнет лесными мхами
лед и воду пою
и волны, что после
отлива прихлынут
и схлынут назад
где речка сливается с фьордом
и волны бегут от земли,
гладко шлифуя камни
Рюне Кристиансен
©Перевод Антон Нестеров
Дни и ночь
Ночью шел дождь.
Октябрь, хотя точно не помню.
Улицы, фабричный корпус. Сердце
молчит, обернуто грудной клеткой.
Встречаю ее
в библиотеке, в трамвае,
где только не:
выпить по бокалу, заняться любовью,
заснуть.
А больше ничего и не нужно.
Песенка об Эстонии
Куда вели они, эти деревья, что тронулись в путь,
эта равнина —
белизной отливая, порой — красным, куда вели они,
эти лошади в пламени, эта легенда
о скорби граната.
Назад, к ничтожеству толп,
потоп в стиральной машине.
«Für eine Zeit ohne Angst»[3], рыцарь,
или хоть раз — туфли сними и босиком.
Дом лосося
Дом лосося пребывает там, где и был.
Озеро, что было морем,
и вновь стало озером,
омывает медовый берег.
Дом лосося — подобен цыганской кибитке:
светится изнутри. Небо в тачке.
То, что мы называли богами, стало
прялкой, топором, трубкой-носогрейкой.
Бабочек сдуло ветром
в летней ночи — это ночь равноденствия,
луна одиноко катит возок свой,
полный безумных пчел.
Дом лосося пребывает там, где и был.
Птичий клин плугом
взрезает небесную пашню,
скоро высеют в борозды — звезды.
Телефонный разговор
Милая белочка, ты меня слышишь, ты понимаешь
о чем я, когда говорю с тобой, видишь я подни —
маю тебя, мы вдвоем переходим площадь чтобы
похоронить тебя в ямке, где земля темна и мягка,
слышишь жужжание насекомых, порыв ветра;
а вечность? Что это — вечность? Может, просто
тень самолета вверху, редкий дождь. Понимаешь:
я думаю о тебе, думаю, что тебя не отыщешь, не
отыщешь в ком-то другом; ты неповторима, как
все мы неповторимы. Я, например, думаю, я отец,
думаю, я сын.
Лк. 2:5[4]
На фотографии я, (всю зиму) пролежав между страницами
La Plurality des mondes[5] Льюиса, был тобой в версии 2.5 и
с собакой шел по лужайке изрытой, как луна — кратерами:
с тех пор впервые взяв машину, чтобы поехать в чужой город,
я поймал себя на мысли: эти снежинки, это серое небо
принадлежат одному и тому же сну, похожему детству,
похожему образу жизни и, может статься, даже похожей
старости… если время соизволит и дальше превращать нас в
развалины. На мгновение отблеск на ветровом стекле
напомнил мне то, что мы называли откровением (вагон,
блестящий плод), так что я подумал: можно было бы
проспать всю вечность, вдвоем, в теплом свете заката.
Ингер Элизабет Хансен
©Перевод Антон Нестеров
Быть или не быть альбатроса
Не убивай альбатроса
дай ему умереть на ветру
альбатрос над океаном не ищет ветра, пусть он умрет,
паря
Застрели альбатроса — на тебе он повиснет грузом
повиснет на шее и будет тянуть — вниз, вниз
это знают старые мореходы, они знают — это
приносит несчастья
застрели альбатроса — упадет на палубу и будет
тянуть — ниже, ниже
альбатрос должен умирать на ветру
словно ветер рыщет, направленье меняя, есть лишь