— Смейся, смейся, — торжественно произнесла Руся, — а я тебя сейчас осрамлю.
— Сделай милость, осрами.
— И осрамлю! Ты забыл про ручей! По-моему, пещера — это глубина, сосны и плющ — это снаружи, а ручей — это жизнь, и в нем-то и зарыта идея!
— Скажите на милость, как мы зафилософствовали.
— А ты выслушай. Откуда ручей сбегает?
— Сверху.
— Сверху-то сверху, но и из глубины, потому что мы не видим откуда. И он устремляется изо всех сил кнаружи. Оп долбит, долбит и пробивает себе глубокое русло…
Тут Руся запнулась, а Петр Петрович докончил за нее:
— И, «пробив глубокое русло, тихо по роще густой, веселя ее, он виётся». Так хочешь сказать, он опять создает глубину, свою глубину, и в этом и заключается цель жизни?
— Нет, не то, а я хотела сказать, что он связывает и «внутри» и «снаружи». Понимаешь, — пещера таится, сосны вылезают, а ручей сразу и то и другое, он и вылезает и вместе с тем роет себе глубину.
Петр Петрович провел по щеке Руси тонкой рукою:
— Вот видишь, мой друг, три ясных образа, да еще идея о жизни в придачу. Довольно с тебя?
— А ты, папа, сказал, что «чушь». Помнишь? — Руся прикорнула к отцу и задержала его руку своею.
— Да, — ответил Петр Петрович, — это потому, что тогда у нас с тобой еще не было главного, без чего и стихотворение темно, и жизнь темна, и собственные дела — потемки.
— А чего?
— Опыта, мой дружок. Только не так, как понимают его кумушки и ученые!