Сто лет восхождения - страница 25

— Так я пойду, Исакыч? Мы ведь все обговорили? — вклинился в молчаливый поединок стеклодув.

— Да-да, — очнулся Алиханов. — И постарайтесь побыстрее. А то вот новому препаратору без работы черт знает что кажется.

— Ну почему же? — самолюбиво заметил Лева.

Стеклодув вышел, тихонечко прикрыв дверь, но в лаборатории минуты две еще продолжали молчать. Абрам постукивал ребром сложенного чертежа по письменному столу. Потом очень спокойно сказал:

— Завтра начнете собирать установку. Основные узлы готовы. Вы умеете работать руками?

— А как же! — самоуверенно ответил Лев.

На следующий день он очень пожалел об этом.

Только начав сборку главного узла установки, понял Арцимович, как неуклюжи, негибки его пальцы, которыми он мог взять октаву. Но клавиши рояля не стеклянный сосуд с тонкими отростками. В установке преобладало стекло, хрупкое, полое, природу которого Лев пока не чувствовал. Но стекло еще и соприкасалось, монтировалось с другими материалами. Латунь, медь... И все это на более высоком уровне, чем ювелирная точность.

Латунный барашек на длинном стержне должен был сверху наглухо прижать крышку сосуда. Около часа провозились они с Алихановым, пока закончили сборку этой крышки. Работали молча, обмениваясь лишь незначительными репликами.

Когда уже водружали смонтированную крышку на сосуд, Алиханова вызвали к профессору Лукирскому. Абрам с сожалением оторвался от прибора. Уже на ходу, снимая халат, бросил препаратору:

— Попробуйте закрепить плотнее.

Осторожно, медленно Лева начал поворачивать латунный барашек. Казалось, за три часа работы пальцы обрели необходимую уверенность, властную силу, чуткость. Барашек быстро заскользил по стержню, приближаясь к верхней крышке стеклянного сосуда. Одна нитка резьбы... вторая... Барашек плотно прижался к стеклянной поверхности. Плотно ли? Придется подтянуть...

Крак! Звук мгновенный, резкий, едва слышный прозвучал в пустой лабораторной комнате. И Лев не столько услышал, сколько ощутил его. Звук отдался в кончиках пальцев, еще сжимавших иссеченное косой риской латунное тельце барашка. Лев стремительно отвернул барашек. Едва заметная, тоньше волоса, трещина причудливым ломким зигзагом перечеркнула стеклянную крышку. Он разом почувствовал, что взмок. Как к якорю спасения потянулся к коробке папирос, что лежала тут же на верстаке. Дрожащими от слабости пальцами размял сухой табак, продул мундштук. И, презирая себя, проклиная в душе Алиханова, чертов прибор, идиотский эксперимент и атомную физику, прикурил от пляшущего в ладонях пламени спички. Спокойствие пришло с первым глотком дыма. Он затягивался жадно, быстро, вдыхая едкий горячий дым. И жажда какой-то непонятной, торопливой деятельности овладевала им. Хотелось что-то предпринять, исправить, закрыть эту трещину, едва различимую, похожую больше на паутину. Ведь есть же какой-то выход? Не может не быть...

Братья Алихановы ворвались в лабораторию стремительно. Они так были поглощены спором, что сразу и не заметили снятой крышки, растерянного лица препаратора. Только Артем, потянув носом, обронил: «Ну и накурили!» — и пошел открыть форточку. Но остановился на полпути, разом разглядев предательскую трещину: «Уже?»

— Что «уже»? — переспросил Алиханов.

Потом братья спорили, прикидывая, что же делать с крышкой. Заварить трещину? Но выдержит ли она вакуум. Стеклодув — ювелир, мастер. Но прочность? Леву они словно не замечали. Да, наверное, так оно и было. Он примостился возле верстака, курил и мучился от этого пренебрежения. Уж лучше бы ругань, разнос, самый изощренный. Что-что, а словарный запас у братьев по этой части богатый. За два дня сумел убедиться. Так нет, орут друг на друга.

Наконец Абрам смилостивился, обратился к нему:

— Вы же сказали, что умеете работать руками?

— Умею! — с вызовом ответил Лев. И уже мягче, с просительными нотками, за которые самому стало обидно, повторил: — Умею! Вы же сами видели.

— «Умею-умею», — очень похоже передразнил Артем, — кастрюли лудить. Тут же класс нужен. Стекло ведь.

— А вы что, сразу?.. — Лева вскочил, засунув руки в карманы, зло сжал кулаки.