Сто лет восхождения - страница 34

Председатель зачитывает его заявление о приеме в партию, оглашает рекомендации, а Натан смотрит со сцены в зал на знакомые, но почему-то разом посуровевшие лица людей, которых он, кажется, неплохо узнал за четыре года работы на ХЭМЗе.

— Какие будут вопросы к товарищу Явлинскому?

— Пусть расскажет биографию.

Трудно, ох как трудно обнаружить что-нибудь примечательное, яркое в своей биографии, когда тебе всего двадцать лет. Тем, кто сидит в зале и требовательно смотрит на тебя, в подобных обстоятельствах было легче. Они партизанили, дрались за Советскую власть в гражданскую, колесили по украинским селам с продотрядами, в частях ЧОНа гонялись за недобитыми бандами, возвращали к жизни застывший в годы разрухи ХЭМЗ. У них за плечами эпоха, где каждый день — событие, о котором не стыдно рассказать с любой трибуны, любому собранию.

А сейчас уже идет третий год первой пятилетки. Мирная жизнь, нормальная работа, общественная нагрузка — редактор заводской многотиражки.

Как рассказать здесь, что ему стать слесарем на ХЭМЗе было труднее, чем иному в институт поступить.

Отец — врач, дед... Вот с деда и надо начинать. Дед тоже врач, пользовавшийся большим уважением в городе.

Бабушка любит вспоминать, как в дни погромов, когда еврейские семейства в страхе ждали повелительного стука в ворота: «Отчиняйте, нехристи! Мать вашу растак!» — дед один выходил в устье улицы и, большой, грузный, опираясь на тяжелую трость с затейливой монограммой, молча ждал толпу «щирых». И те, стихнув под тяжелым, пристальным взглядом угрюмо молчащего деда, без звука или расползались, как кисель, или покорно сворачивали на другую улицу. Таков дед. С ним и сейчас на многолюдных улицах Харькова, когда движется он, огромный, широкоплечий, в большой шубе с шалевым воротником, почтительно здоровается каждый третий.

Четыре года назад Натан, закончив девятилетку, заявил, что он не воспользуется правом сына врача поступить в медицинский институт, а пойдет учеником слесаря на ХЭМЗ. Дома начал тлеть скандал. Дед притушил родителей сразу. Пусть идет, если медицина не тянет. Надо же кому-то из семьи в эпоху индустриализации и реконструкции отдать дань технике. Надо! Произнес последнее слово, припечатал широченной ладонью столешницу и ушел, добродушно сопя, в свою комнату.

Через неделю дед показал характер и внуку. После первой смены Натану очень захотелось показать всем, что он «приобщился к рабочему классу». В бытовке украдкой посмотрел в зеркало. Спецовка новенькая, пока не запачканная — портить вещь было жалко. Тогда Натан забежал в цех и, набрав машинного масла, навел тени под глазами. Дескать, въелась производственная грязь в кадрового рабочего.

Дед ждал внука с первой рабочей смены. В подарок даже готовальню приготовил. Но, увидев Натана, сгреб за шиворот, молча притащил в кухню, сунул головой под кран, только и бросив: «Вымойся как следует. Сопляк!»

Об этом собранию не расскажешь. И, набрав полную грудь воздуха, Явлинский выдыхает в зал стандартную фразу: «Родился я в 1912 году...»

Потом он слушал, как выступают другие, рассказывая о нем, Натане Явлинском, из интеллигентов, ставшем настоящим кадровым хэмзовцем, новатором. Один из уважаемых инженеров завода, большевик с дореволюционным стажем добавил, что в таких, как Натан Явлинский и его товарищи, он видит новое поколение советской молодежи, ради которого они, старые партийцы, делали революцию.

Потом задали вопрос: думает ли он учиться дальше? Натан таким решительным голосом ответил «конечно», что в зале засмеялись. Председатель пояснил, что, учитывая конструкторские способности молодого товарища, он зачислен во втуз завода по специальности электромашиностроения.

Кто за то, чтобы перевести товарища Явлинского из кандидатов в члены ВКП(б)? Голосуют только члены партии... Лес рук вырос в красном уголке.

В далеком от Харькова Физтехе в тот день допоздна обсуждали телеграмму об открытии нейтронов. Событие было значительным. Это понимали все, особенно участники «Ядерного семинара». Но никто еще не предполагал, что физики уже получили заветный ключ к энергии атомного ядра.