Сто лет восхождения - страница 51

Кое-кто еще вспомнит великого Фарадея, совершавшего значительные открытия с помощью сургуча и стеклянной палочки. Но иные времена, иные песни. Пять лет назад Арцимович сам с волнением впервые взял в руки стеклянную трубочку со смесью бериллия и радона — примитивную нейтронную пушку. Пять лет, а чувство такое, словно они прошли путь от примитивной пращи до современного артиллерийского орудия.

Арцимович вспомнил о недавней поездке на Всесоюзное совещание. В центре внимания участников была теория сил, действующих между частицами, из которых состоит ядро. Об этом говорили и И. Е. Тамм, и Л. Д. Ландау, и И. В. Курчатов.

Кое-кто из маститых в первых рядах иронически улыбался. Ну что ж, ирония, недоверие тоже непременные компоненты научного поиска. Поэтому и закончить их с Артемом статью следует дипломатично: «Сейчас еще нельзя сказать с полной достоверностью, можно ли создать такой лавинный процесс, от осуществления которого зависит возможность технического использования энергии, выделяющейся при делении ядер.

(Вы видите, мы сами еще в поиске. Сами берем многое под сомнение...)

Опыты, которые ныне ведутся в этом направлении, должны в ближайшее время дать ответ на этот вопрос».

Да, в научном поиске о конкретных сроках говорить не следует. Это не мощный грузовик или огромный карусельный станок.

И все же нужно сказать здесь нечто такое, что даст наглядное представление, какие возможности несет овладение энергией ядра.

«Отметим пока, что распад 1 т урана в результате ядерного деления может дать энергию, большую той, которую производит Днепрогэс за 1 000 дней круглосуточной работы на полную мощность».

... А пешеход, который двинулся из пункта «В», еще очень далек от страстей и драм атомной физики.

Явлинский закончил втуз и уже четыре года — главный конструктор ХЭМЗа. Он крутится как белка в колесе. То разработка, то доводка новой машины. То новый заказ. Срочный, важный. Испытания, споры с директором и стычки с главным инженером, нелегкие дипломатические переговоры в Москве.

Поздними вечерами в кабинете директора сходилась головка завода: главный инженер, главный конструктор, парторг. Собирались, чтобы на всякий случай быть под рукой, если позвонит Москва. Позвонить могли из главка, из наркомата, а то и повыше. В последние месяцы Москва беспокоила их все чаще.

Три года назад работа свела Явлинского с физиками из Украинского физико-технического института. Они обратились на ХЭМЗ с просьбой изготовить приборы для экспериментов. Наверное, было проще всего помочь, не вдаваясь в детали. У главного конструктора своих дел и забот по горло. Но он всегда стремился охватить суть того явления, которое требовало инженерного решения. Так Явлинский прикоснулся к проблеме атомного ядра.

Сначала было просто любопытно. Потом стало интересно. И, несмотря на загруженность, он зачастил в институт. Брал научные журналы, требовал объяснений, задавал вопросы. Слушать он умел всегда. Может, поэтому физики так охотно посвящали его в суть проблем и поисков. Они подружились.

Шел сороковой год. Как-то в воскресенье Явлинский с женой были в гостях у физиков. Там отчаянно спорили, обсуждая убежденное заявление Курчатова на Всесоюзной конференции по ядру, что «цепь возможна и жизненна». Отчаянный спор то затихал, задавленный совместными усилиями жен, то разгорался с новой силой, словно кто-то невидимый подбрасывал в костер сухого хвороста.

В комнате, шипя затупившейся иглой, томно стонал патефон: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось. ..», а мужчины, вышедшие покурить в коридор, спорили о замедлителе нейтронов, тяжелой воде, гипотетическом атомном котле.

— А если бомба?

Весь вечер Натана мучил этот вопрос. Потому и вклинился в спор. В коридоре стало так тихо, что модная тогда эстрадная песенка «Мне бесконечно жаль» затопила большую коммунальную квартиру.

Ну, уж если мысль о бомбе могла прийти в голову человеку, едва соприкоснувшемуся да и то не столько с физикой, сколько с физиками, то можно себе представить, что испытывали те, кто считал себя открывшим истину.

Лауреат Нобелевской премии профессор Колумбийского университета Энрико Ферми был в бешенстве. Может быть, поэтому он так стремительно шел по длинному Коридору морского министерства к лифту. Стоило ехать из Нью-Йорка сюда, в Вашингтон, чтобы услышать, как один из двух прилизанных лейтенантов, адъютантов адмирала Хоупера, начальника штаба военно-морского флота, бросил ему вслед: «Этот итальяшка — сумасшедший!»