Сто первый километр - страница 36

– А покупателя, случайно, не Толик зовут?

На секунду что-то промелькнуло в глазах Дремова. На секунду.

– Не помню, пьяный был.

– Миша, из него человека убили.

– А мне, Данилов, людишки эти ни к чему. Я сам, ты знаешь, полютовал. А вот теперь молитвы учу, в Царство Божие собираюсь.

Данилов взял с тумбочки сшитые нитками листы бумаги в косую полоску. Чьим-то четким почерком в тетради были написаны молитвы.

– В соседней камере поп, то есть отец святой, деревянный бушлат примеряет, вот он и просветил меня.

– Не замолишь, Миша, больно уж грехов на тебе много.

– А Бог не прокурор, он не по УК, а по совести решает.

– Кто был с тобой, Дремов?

– Зря время терял, Данилов, ты знаешь, я ни голосом, ни на бумаге никого не определяю.

– Значит, уйдешь молчком?

– А ты думал, я перед смертью ссучусь?

– Это твое последнее слово?

– Последнее.

– Ну прощай, Михаил.

Данилов встал, постучал в дверь. Выходя, он оглянулся. Мишка смотрел ему вслед с тяжелой ненавистью.

Он начал допрос сразу. Первым выдернул Гарика Остроухова.

– Я могу позвонить? – спросил задержанный.

– Папе-академику?

– Хотя бы.

– Ему я позвоню, когда ты до задницы расколешься.

– Я вас не понимаю.

– Кто убил Тимохина?

Гарик посмотрел на Никитина и улыбнулся.

– Лыбишься. Ну и пойдешь паровозиком. Ты думаешь, для чего мы вам пальчики в дежурке откатали? Молчишь. Потому что ты еще баклан. Ходка у тебя первая, ты порядков не знаешь.

Никитин достал из стола дактилоскопические карты.

– Видишь? Это твои отпечатки на руле автомобиля Тимохина, а эти наши эксперты сняли на даче, эти – на квартире убитого тобой Виктора. А вот эти… – Никитин сделал паузу, – мы сняли с пистолета Марголина образца 1949 года, номер ПМ-616.

– Нет, – вскочил Остроухов, – у вас нет пистолета.

– Это ты прав, Гарик. Пистолет у Толика. Но стрелял ты.

– Нет. Это он стрелял. – Гарик заплакал.

Никитин налил ему воды, протянул папиросу. Встал, похлопал парня по спине:

– Не разводи сырость, ты же не баба. У тебя есть шанс живым остаться. Учти, Толик все на вас сбросит. Давай как мужик. Честно. А мы тебе поможем. Помни, суд чистосердечное признание всегда в расчет берет.

Гарик выпил воды, закурил.

«Все, – понял Никитин, – поплыл фраерок, сейчас начнет молотить, только записывать успевай. Таких, как он, колоть – только квалификацию терять».

– Что говорить?

– По порядку. Как Толик этот всплыл, как Тимохина убивали, как квартиру его грабили.

– У меня папа больной, – всхлипнул Гарик, – у него сердце.

– Ничего. Академика Остроухова в кремлевской больнице подлечат. Такому человеку пропасть не дадут. Давай, Гарик, раньше сядешь – раньше выйдешь.

– А вы меня в тюрьму посадите?

– А ты думал, за соучастие в убийстве и квартирную кражу в пионерлагерь «Артек» отправим? Начнем по порядку. Фамилия, имя, отчество. Год и месяц рождения.

От вокзала он поехал на трамвае, хотя можно было быстрее добраться до Кировской на метро, а там сесть на трамвай, но Данилов любил эти старенькие московские электровагоны, снующие по всем городским закоулкам.

Конечно, он понимал все удобства метрополитена, но трамвай оставался для него любимым видом транспорта. Данилов стоял на задней площадке, глядел, как проплывают за окном маленькие, трогательные московские домики, и ему становилось хорошо и спокойно. Он вспоминал Мишку Дремова, которого первый раз брал в двадцать шестом году на знаменитой малине Надьки Самовар на Маросейке. Молодой был Мишка, красивый, сильный и веселый. Брал Данилов его за налет на ювелирный магазин Кузнецова. В Гнездниковском – МУР тогда помещался там – Мишка сказал, криво усмехнувшись разбитым ртом:

– Какой костюм порвали.

Он посмотрел на оторванный лацкан пиджака, потом рванул его и бросил на пол:

– Я тебя запомню, сыскарь, – и глянул на Данилова так же, как и сейчас, в палате-камере.

Несколько раз пересекалась их жизнь. И всегда Мишка убегал, а он ловил. Последний раз Данилов арестовал его три года назад.

Мишка сидел перед ним, курил дорогие папиросы «Фестиваль» и, как обычно, смотрел на него волком.

– Слушай, Дремов, ты же мой ровесник. Не пора ли завязать?

– Нет, начальник, я свою жизнь разбойную люблю. Жил вором и умру вором.