Столб словесного огня. Том 2 - страница 15
В сиракузском музее он только намедни, —
И в душе его вдруг убежденье созрело,
Что близки его огнепалящие бредни.
И над мраморным торсом, казалось, приветно
Наклонилась головка богини к нему,
И уста ее были жемчужная Этна.
Позабыл он свинцовую сзади суму,
И отрепье плаща, и отекшие ноги,
Православным поклоном почтил до земли
Привидение Музы трагически-строгой, —
И опять зашагал по юдольной пыли.
16 ноября
Дервиш
Вертись, дервиш,
Вертись и пой:
Ты рай узришь
Перед собой!
Вертись, дервиш,
Вертись и пой:
Слова – камыш
В воде живой,
Слова – родник,
А твой язык
Во рту – огонь!
Ты борзый конь,
Лишь захоти,
Найдешь пути
И без путей,
Ведь ты ничей!
Закрой окно,
В степи темно,
Закрой и дверь,
За нею зверь,
За нею явь.
Себе поставь
Алтарь внутри
И воскури.
Извне метель,
Для гроба ель,
Следы оков
И кровь, и кровь.
В тебе весна,
И не одна —
Их миллион!
Как скорпион,
Когда огонь
Со всех сторон
Тебя замкнет,
Ты свой живот
Горазд убить,
А жизни нить
Через рубеж
Юдольных меж
Перенести
В алмазный сад,
В руно вплести
Небесных стад…
Вертись, дервиш,
Вертись и пой!
Слова – камыш
В воде живой,
Слова – родник,
А твой язык
Во рту – огонь!
17 ноября
Занавески
Позаботься, голубка, о келье,
Чтоб могли мы хотя бы мечтать,
Чтоб не видеть нам, как новоселье
Будет править полдневная тать.
Принеси мне в обитель гостинец
И закрой мне в келейке окно,
За окном же пусть будет зверинец,
С глаз долой, так не всё ли равно!
Принеси же скорей занавески
И завесь от меня всё извне,
Я же быстро Тоскану al fresco
Напишу пред тобой на стене.
Кто Италию видел однажды,
Озвереть тот не может вовек,
Не убьет его голод и жажда,
Меж зверьми он всегда человек.
Принеси же скорей занавески
И божественный мне фолиант,
Нам помогут словесные фрески,
Флорентинец великий наш Дант!
17 ноября
В подвале
Трещат пулеметы,
Гудят трехдюймовки,
Вороны с помета
Снялись на зимовку,
А мы вперебежку
С оглядкой, помалу
Бежим вперемежку
К чужому подвалу.
Трещат пулеметы,
Стрекочут винтовки,
Как желтые шпроты,
В подвале торговки
Стеснились детишки,
Старушки, парнишки,
Девичек букет
И бедный поэт.
Трещат пулеметы,
Гудят трехдюймовки,
Умолк желторотый
Студент, а головки
Девичек так бледны,
Что, глядя на плесень
Под тусклым оконцем,
В поэта без песен
Поверишь под солнцем,
Поверишь, что по сту
Дней жизни у власти,
Что служат погосту
Линючие масти
И белых и красных,
Что партий злосчастных
Царит чехарда
Уже навсегда.
Мне тошно на лица
Глядеть меловые,
Мне ближе мокрица,
В цветы плесневые
Впустившая сяжки:
Ей менее тяжкий
Назначен был рок,
И тот же в ней прок!
Мне каплею чистой
Хотелось бы с крыши
На снег бархатистый
Сбегать, или выше,
Как хохот вороний,
Чрез грязные тучи
Я без церемоний
Взносился бы лучше.
Трещат пулеметы,
Гудят трехдюймовки,
Но хриплые ноты
Вороны-воровки
Покрыли их вмиг,
Как скрежет вериг:
Кра-кра! Это зря!
Убили царя!
20 ноября
Утром
Полдня во сне, полдня я сны
Здесь воплощаю
И прежней крыльев белизны
Готовлю к раю.
А если корни иногда
Хотят расти,
Я подсекаю им всегда
К земле пути.
Теперь Голгофы и Синаи
Превзойдены,
Мессии с дочерьми Данаи
Осуждены.
Последний Ангел на земле
Спит в кущах роз,
В его окрепнувшем крыле
Его Гипноз.
Он в келье жесткую постель
Как трон избрал,
Он в сновидениях – свирель,
Зари коралл.
Он в сновиденьях властелин
И там и здесь,
И мир ему, как пластилин,
Покорен весь.
Он в сновиденьях «да» и «нет»
Речет – и прав,
И свято бережет весь свет
Его устав.
А что дано мне наяву?
Порассуди.
Накрой мне простыней главу —
И не буди!
2 декабря
Больной соловушка
Ни мысли, ни чувства, ни песен,
А всё же тревожно внутри,
И мир нестерпимо так тесен,
Что гаснут в чаду алтари.
Ни слов, ни желаний, ни долга,
А всё же свершенье манит,
И тянет настойчиво, долго
Авзонии синий магнит.
Ни веры, ни таинств, ни мифа,
А всё же с тревогою ждешь
И веришь, что с крыл Иппогрифа
Не спрыгнет тифозная вошь.
Бесформенны, негармоничны
Случайные эти стихи,
Соловушка ведь я темничный,
В неволе потухли верхи.
Пою ж я еще по обету
Соузнице бедной своей
За глаз ее чистых планету,
За ласковый слова ручей.
Когда же исполню ex-voto,
Замерзну, паду на шипы,
И Кто-то простит мне за Что-то,
Что жалко я пел на цепи,
Что не был я только Гафиза
Ликующим в ночь соловьем,
Что часто мы с Розой-Маркизой
Скорбели о мире вдвоем.