Столешница столетий - страница 26

…Всё бы это поросло быльём ещё до моего рождения. Но, как водится, краткая и грустная история любви, которую я вам поведал, была и запечатлена, и увенчана появлением на белый свет живого человека — моей старшей сестры Гали. И до последних дней жизни каждого из них моя сестрёнка была живым напоминанием моему отцу и его односельчанке о том, что они когда-то любили друг друга. Вот так нашу семью связала своеобразная, странная и в то же время очень прочная нить родства с ещё одной семьёй из нашей округи.

И что примечательно: мои переживания, возникшие из-за проникновения в понятие «развод», были ещё далеко впереди, когда мне в доме тёти Кати Хлебниковой стало открываться, что в жизни самых родных мне людей всё гораздо сложней и причудливей, чем мне представлялось, — но сие открытие меня почему-то не потрясло, боли во мне не вызывало. Наоборот: осознание того, что матерью моей старшей и любимой сестрички является не мама, а тётя Катя, лишь усилило мою привязанность к первой жене отца. Скорее всего, именно потому, что внутренне, ребячьим существом своим я тогда ещё не мог представить её, Катю, в качестве даже бывшей его жены. Понятие «жена отца» для меня было неотделимо от понятия «мама». Мне ещё невозможно было представить себе в реальности то, что было до меня, до моего рождения. Значит — этого как бы и не было… И Женьку я с ещё большей убеждённостью продолжал считать своим братом. И многое мне ещё предстояло узнать…

— …Ты же сам, наверно, понял, хоть и маленьким был — дед с бабкой маму мою любили. Очень они переживали, ещё тогда, до войны, что у них с отцом так неладно получилось. И всегда они к ней с добром были, даже когда она перед войной второй раз замуж вышла, за Женькиного отца. А в оккупации, когда она одна с нами двумя осталась — Женька-то только-только из зыбки вылез, — помогали ей, как могли, а я так вообще у них часто и дневала, и ночевала. И после войны тоже… Дед мамке и дом помогал в порядок привести, и наличники-то — его ведь рук дело, загляденье настоящее…

Так мне говорила моя старшая сестра через много лет после моего детства. Уже не было ни Кресток, ни её дома с дивными наличниками, ни дома родителей нашего отца. Ни деда с бабкой, ни Кати Хлебниковой. Уже и сама Галя к тому времени стала бабушкой… А причудливые извивы нашего общего с ней семейного прошлого всё продолжали нас волновать.

— …Нет, сам-то папа меня тоже заботой не оставлял, ты это знаешь. Я ведь, помнишь, не только в дедов дом приходила, как-то и в Боровичи к вам приезжала, когда там отец с тётей Аней учительствовали… А вот кому впрямь от всего этого нелегко было, так это им двоим — твоей маме и моей. Твоей — по-своему… И приняли-то её дед с бабкой поначалу без радости, «через губу»: мол, и не такая она душевная и хорошая, как Катька, хоть и образованная, И не наша, а дальняя, невесть какого роду-племени. Хоть она такая же талабская, как все мы… Это уж когда ты родился, они к ней подобрели, после войны. И всё равно: совсем своей тётя Аня для отцовых стариков так и не стала. Я и то это чувствовала, и за неё мне больно бывало часом — ну, как за мою мамку…

А ей, моей-то мамке, по-своему худо было. Она мне уж как-то незадолго до смерти сказала: беда моя, доченька, что я никого в сердце принять, кроме отца твоего, всю жизнь не могла… Да я и сама это видела, ещё когда мелкой была. Вот оттого-то она и со вторым мужем своим, с Женькиным отцом, не сжилась. По её словам, прожили они года два, он ей и говорит: ты, Катя, со мной спишь, а во снах Шурку видишь! А она и ответь ему: что ж я поделаю, коли это так… А тут война, ушёл он и не вернулся, и за это она себя казнила, всё говорила: ждала бы я его, так вернулся бы, не убило бы его, а я Шуру больше ждала, чем его, всё надеялась на что-то… А тут тётя Аня вернулась в Крестки в конце войны, и ты на свет появился, — вот тут, мамка говорит, сердце у ней и оборвалось. Ты ж ведь помнишь, любила она, когда я тебя к нам в дом приводила, но каждый раз потом за сердце держалась. Всё говорила: вот такой мальчонка мне все года снился, вот такого я родить хотела, чтоб как две капли воды с отцом твоим, доченька, схож был… Словом, надорвала она сердце, братик ты мой, надорвала…